Как огромен мир, на который со всех четырех сторон дуют веселые кудрявые Ветры! И он отправляется странствовать по этому чудному миру! Да наяву ли все это?
Но уже беготня в доме, собирают вещи, запрягают лошадей...
Однако вот что непонятно — почему мальчишке такое счастье привалило? Богатые дворяне, и те не могли себе позволить возить деток своих в Париж да в Лондон, а тут — купец. Так бы мы и ничего и не узнали, если бы не...
Пока несутся лошадки по зеленой Польше, пока плывет в Лондон корабль с Василием Никитичем и его любимым Федюней ...воспоем Оду Доносу!
Хвала и слава доносу! Доносу пространному и обстоятельному, с искренним благоговением и подобострастием, с тонкими наблюдениями и дельными пожеланиями. С верой и надеждой!
И не обязательно называть себя — пусть будет донос анонимный. Не для своей же славы пишут — для пользы Отечества!
Пишите, пишите доносы! Обширные, подробные — по пунктам, по нумерам. Пишите обо всем и обо всех. Что там дневники, что письма — все исчезнет. Донос — никогда!
Его холят и лелеют, его тщательно изучают, ему никогда не дадут пропасть. Его прошивают, ставят сургучные печати, на него заводят особую папку. Его хранят вечно!
Так вот, в конце декабря 1755-го в Санкт-Петербург, в Тайную Канцелярию императрицы Елизаветы Петровны из-за границы «с немецкою почтою» и пришел такой донос. Целая повесть о семье Каржавиных. О братьях Василии Никитиче и Ерофее Никитиче и о парнишке Федоре. С приложением «копий лоскутков», писанных братьями.
Все в этом доносе — и где родились, и где жили, и чем занимались. Не донос, а родословная.
Для нашей истории важно вот что. Оказывается, еще в 1744 году Ерофей Никитич Каржавин «без указа императорского величества и без пашпорта съехал в Париж».
«А месяца генваря 1753 года же Василий Каржавин с сыном своим Федором приехал в Лондон, и видано у них несколько фунтов серебра, ломаных окладов с икон, також жемчуг и каменье дорогое, которое все в Лондоне продавал...»
Но это еще не все. И не самое главное.
«Вашего императорского величества к подножию всенижайший и последний раб с искренним благоговением и подобострастием на безбожников полагаю доношение...»
Пресвятую Деву хулят! Говорят, что при Христе еще других детей прижила. А Никола Угодник только слуга ихний, и нету от него толку.
«Василий сказывал: Бог не помогает никому. Ежели сам ленив, то хоть бы ангелов своих посылал в оборону неповинных...»
И уж если на небе такое творится, — что говорить про землю!
«Господа, так те только в роскошах да блуде живут, от них никому спаса нет! И все воры — что богатые, что бедные. А Ерофей смятение сеял: ежели бы Бог был и управлял бы, то как бы недостойные на высочайшие места к управлению народов поставлены были, как мы видим?»
В конце своего «лоскутка» доносчик давал дельный совет.
«А ежели Ваше Императорское Величество благоволит повелеть указом помянутого Василья Каржавина в доме обыскать внезапно, чтоб не скрылся, или бы некоторые вещи не скрыл подозрительные, а наипаче книги и письма, которые все должно забрать до осмотрению, то без сумнения сыщутся подозрительные и письма шпионские и враждебные В.И.В.»
Ну как таким советом В.И.В., то бишь Государыне, не воспользоваться! Чего без дела тайные канцелярии держать?
В феврале 1756-го Василия Никитича арестовали. Допросами мучили в подземелье Тайного розыска да пытками заставляли грамотку в Париж отписать. Мол, скорее возвращайся, любезный братец Ерофей Никитич, да Фединьку непременно возьми с собой. Настрадались, мол, без вас здесь, так уж истосковались — сил никаких нет. Ждем, дескать, не дождемся.
Василий мужик крутой был — ямщицкая порода. Ругался под пытками крепко, всех святых поминал, но никаких грамоток писать не стал.
Что и говорить, охальники они были, братья Каржавины. Могли и Деву далеко послать, и Николу Угодника, коли Никола не угождал. Но Бога любили. И верили — есть Он, Единый и Непостижимый. Сердцем верили. А
