– В пятнадцать лет я сбежал и, зарабатывая по дороге на жизнь, добрался до Запада. У меня не было никакой профессии. Я был очень молод. Но к англам у меня не сохранилось ни уважения, ни любви, особенно после жизни в приюте и жестокого убийства моих родителей. И я решил получить то, что хотел.
– И получили?
– Да.
– И вы не сожалеете об этом?
– Нет. Я жалею только о том, что не встретил вас раньше. Синтия почувствовала, как кровь прихлынула к ее лицу.
– Я не привык к таким откровенным разговорам, – продолжал – Мэверик. – Думаю, что причина в том, что я так долго жил с кроу. Они немногословны, но уж если говорят, то о важных вещах и всегда правду.
– Наверное, я смогу понять вас и Розалинду, – сказала Синтия.
– А как вы? – поинтересовался Мэверик.
Она вздохнула, понимая, что теперь настал ее черед быть откровенной и поделиться с ним, а иначе она не могла рассчитывать на то, что их отношения продлятся.
– Вы расскажете мне о себе? – Голос Мэверика прозвучал скорее как приказ.
– Я нечасто говорю о своем прошлом. Моя мать тоже из ирландских эмигрантов. Как и другие девушки из ее класса, она приехала сюда, ничего не умея. Ее наняли служанкой в богатую семью в Нью-Йорке. Отпрыск этой семьи добивался ее. Она влюбилась и уступила. Но когда она забеременела, ее вышвырнули из дома. Это печальная, но, к сожалению, обычная история. Многие молодые женщины, которых нанимают на работу служанками и горничными, уступают домогательствам своих хозяев или их сыновей, чтобы сохранить работу. Бытует мнение, что служанки – это девушки легкого поведения и что рано или поздно они все равно станут проститутками, но это не так.
Мэверик сжал руку Синтии.
– Возможно, мой отец и в самом деле любил мать, – продолжала она, – по крайней мере какое-то время. К счастью, от нее откупились и дали ей достаточно денег, чтобы она не ходила на панель до моего рождения. Позже моя мать получила работу на чулочной фабрике в Амстердаме, в штате Нью-Йорк, но ее постоянно преследовали домогательства хозяев, которые требовали от нее услуг определенного рода. Она привыкла не доверять мужчинам и вырастила меня в убеждении, что я должна сама заботиться о себе и детях.
– Мне жаль, что жизнь была так сурова к вашей матери, – сказал Мэверик. – Часто случается, что люди отравляют существование другим без всякой причины.
Теперь Синтия почувствовала, что примирилась со своим прошлым в большей степени, чем когда-либо прежде. Она и не подозревала, что этот рассказ так облегчит ее душу.
– Ребенком я работала на текстильной фабрике, но моя мать позаботилась о том, чтобы дать мне образование.
– Должно быть, вам далось это нелегко.
– Это так, но мама много сделала для меня и гордилась моими успехами. – Синтия заплакала. – Она умерла от чахотки, когда мне исполнилось пятнадцать. Я до сих пор тоскую попей.
Мэверик ничего не сказал. Он только взял Синтию за руки.
Она шмыгнула носом, стараясь прогнать слезы.
– Все свободное время я тратила на то, чтобы научиться печатать на машинке. Затем нашла работу в Нью-Йорке.
– И дослужились до редактора?
– Да.
– Я горжусь вами.
– Благодарю вас.
– Что случилось? Почему вы решили бросить все и податься на Запад? – поинтересовался Мэверик.
Губы Синтии изогнулись в горькой усмешке.
– Со мной произошло то же, что и с моей матерью. Человек, наживший состояние за счет потогонной системы на фабриках, купил наше издательство. Он дал мне понять, что я могу сохранить свою работу, если буду ублажать его.
Мэверик крепче сжал ее руки:
– Я не хочу, чтобы то же случилось с Розалиндой. Меня охватывает гнев, когда я вижу, как люди злоупотребляют властью. Я и сам испытал это в сиротском приюте. То же самое я видел и в случае с индейцами.
– С индейцами кроу?
– Да.
Синтия поежилась.
– Я бы хотела отомстить Хаскелу Рейнзу.
– И отомстите.
– Откуда у вас такая уверенность? У него прочное положение в Нью-Йорке. Он богатый и
