свое купе, я резко закрываю дверь и поворачиваю защелку.
Зачем я это сделала? Я хотела цивилизованно поговорить с Фредериком. Я была рада видеть его, и он тоже, как я поняла, хотел видеть меня. И что я наделала? Устроила ему сцену.
Меня извиняет лишь то, что я сержусь, я расстроена и растеряна, поскольку никто не хочет придавать значение тому, что я считаю опасным заговором.
— Что происходит? — спрашиваю я стену, разделяющую меня и Сару.
Может быть, я просто дура. Должно быть. Я рисковала своим успехом ради спасения Сары, а она не хочет, чтобы ее спасали. Она даже не хочет общаться со мной.
Я начинаю думать, не правы ли те, кто считает, что у меня не все в порядке с головой.
Зачем ставить под угрозу свой успех, карьеру и репутацию, специально задержавшись и сев на поезд с людьми, которые удивлены и даже раздражены тем, что я все еще существую на этой планете?
Сара обожает меня, но выставляет за дверь и говорит, чтобы я не вмешивалась в то, что касается только ее. Фредерик смеется надо мной или по меньшей мере проявляет снисходительную терпимость к моим выходкам. Лорд и леди Уортон относятся ко мне как к прокаженной. Фон Райх игнорирует меня. А Ченза, источающая злобу своими самодовольными улыбочками, приводит меня в содрогание.
«Что знают эти люди, чего не знаю я?»
63
Вместо целого пульмановского вагона класса люкс я имею в своем распоряжении лишь одно купе, такое тесное, что все подношения в виде цветов и фруктов пришлось оставить, о чем я очень сожалею. Да и скорость у этого поезда не та, с какой мы мчались из Сан-Франциско. Он ползет будто черепаха, и я боюсь, что этот отрезок пути не завершу вовремя.
Когда я шла в свое купе, Джордж дал мне телеграмму, которую я должна была получить в Сан- Франциско, но она только сейчас нашла меня.
Это послание доставляет мне огромное удовольствие, и мое настроение меняется:
«Господин Жюль Верн желает, чтобы это послание было вручено Нелли Блай в тот момент, когда она ступит на американскую землю. Жюль Верн шлет искренние поздравления отважной Нелли Блай».
О, как мне нужна сейчас помощь Жюля Верна!
Обслуживание в поезде оставляет желать лучшего. Пассажирам приходится ссаживаться, чтобы поесть. Наша первая остановка в Логанспорте, где мы ужинаем.
Когда я выхожу на платформу, молодой человек, которого я никогда не видела и больше не увижу, заскакивает на другую платформу и, размахивая шляпой, кричит:
— Ура Нелли Блай! Ура Нелли Блай!
Делегация железнодорожников встречает меня и дарит цветы и сладости, как и другие люди. Толпа аплодирует и приветствует громкими возгласами. Она размыкается, чтобы пропустить меня в станционную столовую, а потом смыкается и снова восторженно рукоплещет. Люди даже подходят к окнам, чтобы посмотреть на меня.
После того как я сажусь за стол, передо мной ставят несколько блюд с надписью «Успеха, Нелли Блай».
Несмотря на оказанное мне внимание с того момента, как я сошла с «Океаника», всеобщее восхищение не очень радует меня. Я недовольна собой — люди высокого мнения обо мне, они рассчитывают на мою победу, а я могу подвести их, потому что задержалась на несколько часов.
Я ем очень осторожно, чтобы у этих замечательных людей по крайней мере не сохранилось в памяти, как за ужином я облилась супом.
От древней старушки за одним из соседних столиков я получаю записку. Я раскрываю ее и читаю, прихлебывая суп:
«Даже когда я играю в пользующемся успехом спектакле, меня не встречают с таким энтузиазмом. В следующий раз, если захочу польстить себе, я совершу кругосветное путешествие за рекордное время».
Я бросаю быстрый взгляд на старую актрису, она чуть заметно кивает мне, а я робко улыбаюсь ей.
На обратном пути к поезду мне сообщают: будет задержка из-за того, что маневровый паровоз добавляет еще вагон через один от моего. У меня появляется возможность пройтись вдоль железнодорожного пути на прохладном вечернем воздухе и отвлечься от суматохи последних дней.
Хотя кругом находятся люди, я время от времени оглядываюсь. Уже темно, а при мне все еще ключ, из-за которого убили человека.
На некотором расстоянии от меня прицепляют новый пульмановский вагон. Он красивый, полированный, темно-зеленого цвета с позолоченными элементами отделки, что свидетельствует о принадлежности его человеку, имеющему солидное состояние.
Я останавливаюсь и смотрю на табличку на боковой стене вагона — серебряную, с выгравированным золотом названием.
«Амелия».
Сердце у меня начинает учащенно биться, и перед мысленным взором возникает истекающий кровью человек, который произносит это имя.
По ступенькам вагона из «Амелии» спускается проводник и закуривает сигарету. Я бросаюсь к нему.
— Добрый вечер.
— Добрый, мисс.
— Это вагон мистера Весткота?
— Да, мисс.
— Я однажды встречалась с ним. Не могли бы вы передать ему мою визитную карточку?
— Нет, не могу. Его нет в вагоне.
— Вот как? А кто едет в нем?
В тамбуре слышится кряхтение. На посадочной площадке пульмана стоит рыжий мужчина и смотрит сверху на нас.
Проводник, буркнув «извините», поднимается по ступенькам. Мужчина пропускает его, не сводя с меня глаз.
Еще один мужчина, почти такого же вида, как тот, что смотрит сверху, появляется позади меня.
Понятно, это переодетые полицейские: толстые шеи, бычье телосложение, красные носы от ирландского виски, как у нью-йоркских полицейских, мешковатые дешевые костюмы из одинаковой ткани. Или, может быть, это личная охрана.
Кем бы мужчины ни были, почему они охраняют «Амелию»? Или, что более вероятно, того, кто в вагоне. Конечно, там не Весткот, ведь он держит путь на запад подсчитывать свои денежки.
Повернувшись, я вежливо улыбаюсь им:
— Всего хорошего.
Они тоже прощаются со мной в не особенно дружественной манере и касаются шляп кончиками пальцев.
Очень интересно. Они при исполнении, это точно. Но одно обстоятельство удивляет меня: у них английский акцент.
Почему два английских полицейских охраняют железнодорожный вагон любовника Сары?
Кто эта столь важная особа, что один из богатейших людей Америки предоставляет свой роскошный
