голосом, что наверняка. вся прислуга Сандерхерста, числом более тридцати человек, услышала его.
— Если он считает тебя достаточно хорошей для своей постели, то нет причин не сидеть с тобой за одним столом. Разве не так, Арчер?
Не удовольствовавшись простым унижением, Берни пошла дальше и вовлекла в дискуссию Арчера.
Мэри-Кейт следовало бы отстоять свою просьбу, но за прошедшую неделю она поняла, что у графини Сандерхерст железная воля. Взять хотя бы имя Она наотрез отказывалась отзываться на какое-нибудь другое обращение, кроме Берни, настаивая, что даже более демократична, чем Мэри-Кейт, хотя молодая женщина отнюдь не страдала этим недостатком.
Берни вряд ли подозревала, что вопрос о том, как к ней обращаться, составляет не самую главную заботу молодой женщины. Мэри-Кейт пребывала в сильном смущении, испытывала неуверенность, не находила себе места. Ночи были заполнены страстью, приправленной весельем. А дни — теплом, дружбой и отдыхом, какого она никогда не знала. И все равно Мэри-Кейт чувствовала, что здесь ей не место. Она оставалась в Сандерхерсте не из-за удобств или алчности, в чем, как она думала, подозревает ее Арчер. Впрочем, ей не хватало мужества спросить его об этом. Она безудержно наслаждалась новыми ощущениями.
Ведь эти счастливые дни никогда больше не повторятся в ее жизни. И за ночами, когда она не могла дождаться звука его шагов, и по утрам, просыпаясь рядом с ним, принимая его поцелуи и снова позволяя увлекать себя в пучину страсти, — она помнила, что должна уйти отсюда. Она должна была обрести семью, и любимого, которому будет принадлежать, и, может быть, дом, который с большим правом будет называть своим.
Но вечером она притворится, что владеет этим дворцом и этим принцем. На Арчера работали лучшие портные. Такое совершенство одежды и украшений доступно или очень богатым людям, или тем, кто целыми днями ничего не делает и занимается только своими нарядами. Вечернюю одежду он носил с изяществом, которого трудно было ожидать от такого крупного мужчины. Однако искорки в глазах не совсем соответствовали строгому черному фраку и белоснежному кружеву жабо.
— Думаю, Берни, что Мэри-Кейт внесет недостающее равновесие в наши вечерние беседы.
— Ну вот, Мэри-Кейт, я была права. Мужчина вполне демократичен в своих убеждениях, что и послужит темой разговора сегодня за обедом.
Так и случилось. Говорили о работорговле, которую Берни нашла предосудительной, а Арчер согласился с ее мнением. Обсуждали высокие цены на импортируемые продукты и сообщенную Берни новость о том, что французские революционеры превратили сады Тюильри в картофельные поля.
— Эти глупцы издали дурацкий закон, мои дорогие, по которому под страхом смертной казни можно съесть только один фунт мяса в неделю.
— Очень похоже на французов.
— Ты предубежден против них, Арчер.
— А что прикажешь делать, мама, хвалить этих дураков за то, что они уничтожили лучшие умы своей страны, или за то, что ввели революционный календарь с такими названиями месяцев, как термидор и фруктидор?
— Французский повар у него только из-за меня, — пояснила Берни, обращаясь к Мэри-Кейт. — Я наняла Альфонса очень давно. Мне кажется, сын ненавидит этого человека, потому что Альфонс превосходит его в способности предаваться размышлениям. Арчер обычно впадает в меланхолию, когда идет дождь.
— На небе ни облачка, мама.
— Я всего лишь прибегла к метафоре, дорогой. Ты заметила, Мэри-Кейт, он называет меня мамой, только когда жутко недоволен мной?
— Я же здесь, еще не сбежал из вашей компании, — сказал Арчер, прежде чем успела ответить Мэри- Кейт.
— Это было бы стыдно с твоей стороны, мой милый. Мы, женщины, поступаем, как герои Гомера.
— С возрастом ты стала хуже, мама, я не способен тебя контролировать. Надо было подложить тебе в постель ту лягушку.
— О, ты проделывал со мной и худшие вещи, Арчер! Ты кричал во сне. Ничто на свете не пугало меня сильнее, ничто из того, что мог изобрести твой лихорадочный ум мальчишки, не достигало такого эффекта.
Мэри-Кейт, замерев, наблюдала за их пикировкой. Как они похожи — оба упрямые, самоуверенные, решительные. Сразу видно, что они обожают друг друга.
— Расскажите мне об Индии, Берни. Я слышала, что там жарко и пыльно и местные жители обожествляют коров. Это правда?
Краем глаза Мэри-Кейт поймала благодарный взгляд Арчера. Она подперла подбородок рукой и с готовностью устремила взгляд на Берни, потому что даже за столь короткий срок их знакомства успела узнать, что Бернадетт Сент-Джон — прирожденная рассказчица и не может устоять перед благодарной аудиторией.
Голос Берни гудел, и Мэри-Кейт вполуха слушала о правителе Хайдарабада и о начале третьей майсурской войны, запоминая достаточно, чтобы поддержать разговор, если Берни спросит ее. Но основное ее внимание было обращено на Арчера.
Каждый человек старательно охраняет свои секреты. Арчер Сент-Джон. Судя по внешнему виду, отшельник, человек, по своей натуре стремящийся к уединению. Ученый, король пряностей, брошенный муж. Каждое из этих описаний подходит ему, но ни одно в отдельности.
А что видит он, когда смотрит на нее? Вдова. Леди, совсем недавно извлеченная из таверны. Служанка, почитательница Попа, безнадежная мечтательница.
Мэри-Кейт рассеянно потерла затылок. Боль была терпимой, но ожидание почти непереносимо. Неужели очередное предупреждение? Предвестник нового видения? А она-то думала, что освободилась от них, проведя последнюю неделю без постоянных напоминаний тихого, ненавязчивого голоса о необходимости защитить мужчину, который, казалось, не желал ее защиты и, похоже, не требовал ее. Тем не менее она сделает это ради его же блага. Вот куда ее направляли. Здравый смысл, которым она так гордилась, восстал, протестуя. Любить Арчера Сент-Джона — как глупо.
Я никогда не думала, что полюблю его. Он был моим другом, к которому идешь в затруднении или когда кажется, что окружающие не понимают тебя. У него был чудесный смех, словно сверкающая в утреннем солнце роса, свежая и невинная, не тронутая никаким злом.
Я помню, как детьми мы гуляли по полям позади Сандерхерста, очарованные старинным графским домом графов Сент-Джонов. С помощью нитки, выдернутой из моей нижней юбки, и выточенного из дерева крючка мы ловили рыбу в пруду на юге владения. Он говорил, что ничего не поймает, если я буду болтать, потому что рыбе не нравятся девчоночьи голоса. Поэтому я сидела на берегу, подобрав ноги и прижав палец к губам. Я сдерживалась изо всех сил так, что он в конце концов начинал смеяться и снимал с меня обет молчания. Его улыбки походили на лето, и если я хочу вызвать в памяти это время года, мне всего лишь надо вспомнить тот день.
После счастливых лет смеха и доверия он стал казаться мне моей второй половиной, недостающей частью, куда я запрятала милые воспоминания, чудесные приметы детства. Мне нравилось, что не только он был моим Другом, но и я считалась его другом. Он мог извлечь музыку из ветра. Однажды мы сидели под деревом, и он попросил меня не двигаться. Мы слушали, как шумит в ветвях весенний ветерок, и слышали оркестр листвы.
Тогда-то я и поняла, что он может сочинять музыку, создавать ее в голове — священном вместилище разума. Он уже не был только моим, с таким талантом он принадлежал всему миру.
Мой лучший друг, моя любовь, самый дорогой для меня человек.
Как-то на Рождество он наклонился ко мне, собираясь поцеловать, подарить благословение, которое давал мне всегда, обычный жест между близкими и любящими родственниками. Когда его губы коснулись моей щеки, мне показалось, что в меня ударила, пригвоздив к земле, молния. Как ужасно и как страшно это знание, и как чудесно, словно я знаю великую, но запретную тайну, о которой не смею думать.
С того момента я поклялась стать достойной женой Арчера Сент-Джона. Грех любить кого-то так, как я полюбила его, я попыталась забыть об этом чувстве.
Он присутствует в каждой моей мысли, в каждом сне. Мой друг. Моя любовь.
Мэри-Кейт открыла глаза, оказавшись в тишине, которая показалась ей оглушительным ревом.
Арчер сидел рядом и растирал ей руки. Берни водила у нее перед носом флаконом с нюхательной солью.
— Ты хорошо себя чувствуешь, дорогая?
Мэри-Кейт сидела, уставившись на свечи, будто завороженная огоньками пламени. Хорошо еще, что она не потеряла сознание.
«Это не ты!» — подумала Мэри-Кейт, глядя на Арчера с таким недоумением, что смутила его.
«Но кто же тогда? Кого я должна защитить?»
Глава 28
— Это заряжающийся с казенной части мушкет, Мэри-Кейт, а не змея.
Берни закатила глаза, увидев, как Мэри-Кейт разглядывает ее новое оружие.
— По правде говоря, Берни, мне это неинтересно. Зачем вы вообще привели меня сюда?
За пятнадцать минут они прошли восточное крыло Сандерхерста, вышли через маленькую дверь и оказались на дорожке, ведущей в примыкавший к дому лес. Черные ветки лишившихся листвы деревьев и серое небо создавали унылое впечатление, но воздух был теплый, слышалась капель.
— Потому что я не хочу находиться в лесу одна. Во взгляде Мэри-Кейт отразилась смесь удивления и веселья.
— У вас же пистолет, Берни. Большой, устрашающего вида.
— Я не имею в виду свою безопасность, Мэри-Кейт. Мне нравится заниматься сразу несколькими делами. На мой взгляд, тебе не следует так бояться оружия, моя дорогая. Если ты не вскрикнешь при звуке выстрела, то будешь хорошо
