попросила нас о тебе позаботиться.
Роне казалось, что вся ее жизнь перемешивается сейчас, как суп в кастрюле.
— Ну вот, ты стала наша, и слава богу, что так вышло. — Ее влажная ладонь легла на макушку Роны.
— Потом Лили умерла в Стамбуле, и ее там похоронили. Я хотела забрать ее домой, но твой папа сказал: нет, Глазго все равно для Лили никогда не был домом.
В тот вечер мама вытащила большой черный альбом с семейными фотографиями и показала Роне ее настоящих родителей.
Рона смотрела в окно на оживленную улицу, полную магазинов и покупателей. Женщины были с детьми, везли их в колясках или держали за руку. Почему же она не сказала родителям о ребенке? Они бы помогли ей, на время взяли бы Лайема к себе, чтобы она могла закончить учебу. Просто ее жизнь была связана с Эдвардом. А Эдвард не хотел становиться отцом. По крайней мере тогда.
Рона пошла расплачиваться.
Ее официантка стояла за кассой.
— Не беспокойтесь о нем, — сказала она. — Если не жалеть для них времени, в конце концов они становятся людьми.
Рона поблагодарила ее и вышла.
Лишь миновав Гартенхилл, она поняла, что едет в сторону Управления полиции. Она чертыхнулась и даже треснула по рулю от досады, но потом смирилась с тем, что придется делать огромный крюк, чтобы вернуться в лабораторию. Перспектива пробираться сквозь путаницу улиц с односторонним движением на Гартенхилле ее не вдохновляла, и она поехала на Ганновер-стрит. Внезапно оказавшись на Джордж-сквер, она растерялась и пропустила нужный поворот. Господи, да она просто ездит кругами! Потом мимо поплыли величественные колонны Галереи современного искусства. Здесь можно проехать на Винсент-стрит. Она дала по тормозам, потому что впереди идущий автобус неожиданно вдруг встал.
Из автобуса выпрыгнул подросток и остановился в нерешительности. На ступеньках галереи загорала компания каких-то оборванцев, но этот мальчик был одет совершенно иначе. Он напряженно вглядывался, но не находил того, кого искал. Уныло поникшие плечи отразили его разочарование.
И тут она увидела мужчину. Он стоял за колонной. Когда он окликнул паренька, лицо у того радостно вспыхнуло.
Мужчина не стал приближаться. Но это не имело значения, потому что Рона уже его узнала.
29
Взгляд Фионы был острее ножа.
— Почему ты не оставил его дома? — шипела она. — А как же фотографироваться?
— Но я не мог ничего поделать, — растерянно отвечал Эдвард. — Он просто смылся, не предупредив меня.
По лицу жены Эдвард видел, что лучше прекратить этот разговор. Чертовски некстати заболел муж Эми. Поставщики, слава богу, не забыли доставить им продукты, но дети остались без присмотра.
И все же ничто не могло омрачить для него этого момента. Даже отсутствие Джонатана. Фотография только выиграет, если на ней не будет его кислой рожи. Он обойдется, отдаст газетчикам какой-нибудь из их семейных снимков, сказал он Фионе.
— Итак, — торжествующе закончил он, — что ты думаешь? Как тебе наш перевес? Тысяча в нашу пользу!
— Вот сэр Джеймс обрадуется.
— Сэр Джеймс уже обрадовался. Он был на связи все это время. Ему бы очень хотелось быть сегодня у нас, но утром он улетает в Париж. Передает тебе свои наилучшие пожелания. — Эдвард нежно стиснул ей руку. — Ну, я пошел вращаться в обществе.
Гостиная была полна народу. Эдвард отлично знал, что при голосовании он не был всеобщим любимцем и после торжества многих знакомых нужно будет отсеять, но сейчас он принимал поздравления по номинальной цене. Он ходил между гостями, пожимая руки, тут шутил, там заинтересованно расспрашивал. Короче говоря, все прошло удачно.
Двери в сад были открыты настежь, и люди выходили насладиться теплым вечером. Ласковое солнце заставило его почувствовать себя еще более счастливым. Два долгих года он работал как каторжный, но достигнутое того стоит.
Он нашел глазами Фиону. Она создана для такой жизни. Образцовая жена члена парламента. Сдержанная, здравомыслящая, надежная и сексапильная — на зависть всем его коллегам в парламенте. Достаточно лишь взглянуть на других жен, чтобы понять, какой он счастливчик. Эдвард огляделся, дабы подтвердить свои мысли.
Его не слишком огорчало ее нежелание постоянно жить в Лондоне. Они решили не срывать с места детей. Но пусть даже и так, он все равно не понимал, чего ради ей охота сидеть в Глазго в течение всей недели. Однако это решение могло оказаться взаимовыгодным. Что до него, то он будет рад отдохнуть от семейной рутины, особенно от постоянных стычек с Джонатаном. Мысль о холостяцкой жизни в Лондоне чрезвычайно его воодушевляла.
Сэр Джеймс предложил ему на первые недели свою лондонскую квартиру, пока он не подыщет себе жилье. Чертовски любезно с его стороны, думал Эдвард. Все удобства, экономка, и подростков не только не видно и не слышно, но даже духу их поблизости нет.
Мысли Эдварда вернулись к настоящему. Мораг, стоя у бара, опять что-то лакала. Почему Фиона не следит за девчонкой, спросил он себя. Эдвард стал пробираться туда, чтобы одернуть ее, но в это время рядом с ней возник ее бойфренд. Он что-то сказал ей, и Мораг подняла на него взгляд, полный обожания. Это впечатляло. Ничто из сказанного им дочери никогда не вызывало с ее стороны подобной реакции. А он-то считал этого парня пустым местом.
Перевалило за полночь, когда гости начали расходиться. Они с Фионой стояли в дверях и пожимали всем руки. Вид у Фионы был утомленный, но она хотела закончить вечер, как полагается. Продемонстрировать их сторонникам, что она сделана из правильного теста. Наконец дом опустел.
— Ты запрешь? — спросила она усталым голосом.
— А Мораг?
— Она уже в постели. Перебрала шампанского.
Джонатан до сих пор не явился.
— Я не стану запирать на большой замок. Обычно он не так поздно приходит.
Эдвард погасил свет в гостиной.
Они устало поднялись по лестнице. Впервые Эдвард не чувствовал желания отметить свою победу сексом. Он надеялся, что избрание в парламент не ослабит его сексуальной энергии.
Джонатан закрыл входную дверь и прошел в гостиную. Светящийся циферблат над камином показывал четыре тридцать. Свет от фонарей, подсвечивающих газон, проложил дорожку прямо в гостиную, через батареи пустых стаканов и пепельниц, полных окурков.
Эми сегодня не было. Она бы ни за что не оставила на ночь такую грязь. Вспомнив об Эми, Джонатан чуть не расплакался. Эми всегда думала о нем только хорошее, даже когда знала правду.
Джонатан нашел бутылку водки. Он плеснул себе немного и сел на диван. Лобби, должно быть, услышал, как он пришел, потому что вбежал в комнату и плюхнулся на ноги Джонатану.
От собаки, прильнувшей к нему, исходило такое тепло и покой, что комок в горле у Джонатана сразу вырос, едва не задушив его. Слезы стыда покатились по щекам. Кисти рук, там, где их перетягивал ремень, жутко саднили. Он проглотил водку одним махом. Она обожгла его распухший язык, впилась в израненное
