дешевым, он ошибался. Здесь, в Глазго, в соответствующих кругах его не знали, но и на залетную птицу он не был похож. Если он и состоял в деле, то, видимо, совсем недавно. Только и успел, что умереть.
Билл рассматривал фотографию, лежавшую перед ним на столе. Как правило, в будках моментальной фотографии снимались смеха ради. Два-три оскалившихся лица, красные от вспышки глаза.
Эта фотография была совсем другого рода.
Мальчик старательно позировал перед камерой. На нем была застегнутая на все пуговицы рубашка с маленьким воротником и нарядный синий пиджак.
Пригладить густые волнистые волосы для съемки так и не удалось, и челка упорно падала на лоб, отчего он выглядел по-особому ранимым. И ошибиться было невозможно. Овал лица, тонкий нос, глаза. Несомненное сходство с Роной.
Билл откинулся на спинку старого кожаного кресла, которое он не позволил выкинуть, когда в его офисе меняли мебель. И пусть начальство считает, что кресло уродует обстановку, в нем ему хорошо думалось.
Он был уверен, что мальчик не занимался проституцией. Он не показался ему профессионалом ни в той вонючей квартире с веревкой на шее, ни на этой фотографии. Зачем ему нужна была эта фотография? Билл подумал о своем собственном сыне. Шестнадцать лет, а куда менее серьезный на вид. Для чего Робби могла бы понадобиться такая официальная фотография? Может, для удостоверения личности?
Он выпрямился и нажал кнопку у себя на столе. После нескольких настойчивых звонков дверь открылась, и в щель просунулась голова констебля Дженис Кларк.
— Проверьте университеты и колледжи, Дженис. Узнайте, не бросил ли кто из студентов посещать занятия.
— Думаете, он был студентом, который так подрабатывал?
Они уже предостерегли одну университетскую газету от публикации объявлений о найме в местную сауну «студенток, желающих заработать». Главный редактор тогда изъял объявление из готовящегося к печати номера, но с большой неохотой. Для него это был законный способ заработать себе на образование.
— Повидайтесь с редактором той газеты. Узнайте, не приносили ли им объявлений о работе для молодых людей.
Дженис брезгливо подняла брови.
— И соедините меня с доктором Маклеод. Может быть, она нашла что-нибудь в подтверждение этой версии.
Но доктора Маклеод не было на месте.
— Крисси говорит, она ушла два часа назад и до сих пор не вернулась. У нее свидание с каким-то загадочным незнакомцем, говорящим сексуальным голосом.
— Констебль…
— Это слова Крисси, сэр, не мои. Они сами перезвонят, когда будут какие-нибудь новости.
В любой день и час галерея и музей Кельвингроув были полны посетителей. В это утро туда пришла группа студентов из художественного училища Глазго. Студенты, примостив на коленях этюдники, расположились на ступенях южной лестницы. До чего же хорош главный зал, думала Рона, каждый уровень — сам по себе произведение искусства. С балкона второго этажа вниз глядели статуи, чей гладкий белый мрамор она так любила трогать в детстве. Лучи весеннего солнца, проходя сквозь цветное оконное стекло, рассыпались по темному полированному дереву дрожащими радугами.
Вереница младших школьников потянулась в зал с динозаврами. Рона последовала за ними, наблюдая, с каким изумлением они глазеют на гигантские скелеты. Один светловолосый малыш стоял немного поодаль и щурился в микроскоп, разглядывая окаменевшие останки ископаемого москита, который был навеки замурован в капле древесной смолы, превратившейся в янтарь. Настоящий Парк Юрского периода в Глазго, пришло в голову Роне. Но что тут плохого, если это заставляет ребенка думать и пробуждает любознательность?
Отец часто приводил ее сюда, и они вместе бродили по бесчисленным залам, и она без конца задавала вопросы. Отец отвечал на все. Большую часть ответов он выдумывал, как она понимала сейчас, но это не имело значения, потому что его увлеченность и любознательность были неподдельными, и он передал эти свойства ей.
Рона знала, что Эдвард не опоздает, и специально сама пришла пораньше, чтобы собраться с мыслями. Когда они были вместе, ее не покидало ощущение, что он ею манипулирует, заставляет ее делать то, что хочется ему. Даже теперь, столько лет спустя, он, возможно, все еще способен вызывать у нее чувство собственной неполноценности. В суде все было по-другому. Там они обсуждали факты. Она могла объективно их взвесить и принять рациональное решение. В суде Эдварду не удавалось играть у нее на нервах.
Когда она выходила, любознательный малыш сидел на корточках под скелетом динозавра и чирикал карандашом у себя в альбоме. Она отправилась в буфет. Ей хотелось встретить Эдварда там.
Въезжая на стоянку, Эдвард Стюарт подрезал помятую красную малолитражку и сразу же пожалел об этом, заметив краем глаза, что за рулем сидит красивая молодая женщина. Он притормозил и в знак извинения дружески взмахнул рукой, показывая, что просто задумался (а это соответствовало действительности), и был вознагражден ослепительной улыбкой.
На стоянке было всего несколько машин, но это вовсе не означало, что в галерее мало посетителей. Оставалось только надеяться, что им с Роной не придется разговаривать среди шумной толпы школьников. Наверное, это не идеальное место для того разговора, который он планировал.
Он остановился и, прежде чем выключить зажигание, минуту наслаждался легким урчанием мощного двигателя, потом глянул в зеркало. Какой все-таки у него замечательный загар — результат их с Фионой двухнедельного отпуска на Паксосе. Он пригладил ладонью волосы, поправил узел нового итальянского галстука, который купил себе в награду за дело Джулиано, и примерил уверенную улыбку. Думай о хорошем, сказал он себе. Это приносит успех.
Он вышел, нажал на кнопку сигнализации, услышал мелодичный сигнал. Он уже решил, что скажет Роне самое необходимое, не более, полагаясь на ее нелюбовь к публичности и честность. Он знал по опыту, что на это можно положиться.
Музей подтвердил его худшие опасения. Главный зал кишел детишками, пришедшими изучать экспонаты. Он взглянул на часы. Десять двадцать пять. Должно пройти еще тридцать пять минут, прежде чем эта толпа свалит в буфет за чипсами и кока-колой.
Увидев Рону, Эдвард испытал краткое замешательство. Надо было ему прийти раньше, первому. Чтобы показать, как он ждет ее, улыбнуться, подняться навстречу. Рона обычно опаздывала. Он был уверен, что и сегодня она опоздает.
В этот момент она оглянулась и тоже увидела его. При звуке ее голоса, окликающего его, его желудок болезненно сжался. Нацепив широкую улыбку, он пошел вперед. Как всегда, подходя к ней, он представлял себе, как он должен выглядеть со стороны, и одновременно подстраивался под этот образ. Его губы слегка коснулись ее щеки.
— Как я рад тебя видеть, — сказал он.
Она не купилась на эту ложь, и он тотчас пожалел, что не выбрал другой фразы для начала разговора. Пытаясь исправить ситуацию, он спросил:
— Будешь что-нибудь?
Она покачала головой.
Эдвард направился к стойке, чувствуя с досадой, как тает его уверенность в себе, основанная на красивом загаре и шелковом галстуке.
Рона, с непроницаемым выражением лица, ждала. Это выражение всегда появлялось у нее, когда она знала, что он станет просить о чем-нибудь. Это выражение он всегда пытался изменить, всеми правдами и неправдами. Сегодняшний день не стал исключением.
Когда позвонил секретарь избирательной компании с предложением баллотироваться, ему захотелось закричать во всю глотку: «А как же, киса!» Так сделали бы его дети. А он просто ответил «да», пошел в
