выходные. Причем два года подряд. На самом деле ночлег здесь обусловлен совсем другими причинами, а не расстоянием. Елена появилась потом.
Сигарета в пепельнице потухла. Карптон прикурил еще одну и налил бренди. Это снова придало ему уверенности.
— Когда Елена сказала вам, что ждет ребенка?
— В среду вечером, как только результаты теста стали известны.
— Говорила ли она вам раньше о своей возможной беременности? Она делилась с вами своими опасениями?
— Нет, до среды я не слышал ни слова о беременности. Не имел представления.
— Вы знали, что она не предохраняется?
— Мне казалось, эту тему не нужно обсуждать. Леди Хелен повернулась к Карптону и спросила:
— Но доктор Карптон, разве человек с таким образованием, как ваше, станет взваливать всю ответственность за контрацепцию на женщину, с которой отправляется в постель? Неужели вы не поговорили с ней загодя? .
— Я не видел необходимости.
— Необходимости, — медленно повторила леди Хелен.
Линли вспомнил о нераспечатанных противозачаточных таблетках, которые сержант Хейверс нашла в ящике стола у Елены. Вспомнил отмеченный день в феврале и выводы, которые они сделали.
— Доктор Карптон, вы предполагали, что Елена как-то предохраняется? Она говорила вам об этом?
— Чтобы поймать меня на крючок? Нет. Она ни слова не говорила о предохранении. А для меня это было не важно.
Карптон взял бокал с бренди и поставил его на ладонь. Казалось, он медитирует. Линли раздражало, что до правды в таком щекотливом положении напролом не добраться.
— У меня складывается ощущение, что вы ходите вокруг да около и не решаетесь произнести что-то вслух. Может, вы, наконец, скажете мне правду?
В воцарившейся тишине отзвуки джазового концерта ритмично ударялось в окна, слышно было, как Рэнди, импровизируя на трубе, берет высокие ноты в очередной пьесе. Потом донеслось соло ударника. И снова мелодия. Виктор Карптон поднял голову, словно подчиняясь велению музыки:
— Я собирался сделать Елене предложение. Если честно, я радовался представившейся возможности. Но ее ребенок не был моим ребенком.
— Не был…
— Она не знала этого. Она думала, что я его отец. Я не разуверял ее. Но отцом я не являлся.
— Вы, кажется, уверены в этом.
— Да, инспектор, уверен, — с безграничной грустью улыбнулся Карптон. — Три года назад я сделал вазэктомию[29]. Елена ничего не знала об этом. Я не говорил ей. Я никому об этом не сказал.
Недалеко от жилища Карптона над рекой Кем возвышалась терраса. Она отделялась от сада кирпичной стеной, вдоль которой рос зеленый кустарник и стояли несколько скамеек, где в хорошую погоду весь колледж принимал солнечные ванны и слушал хохот тех, кто сплавлялся на лодках к Мостику Вздохов. Линли и леди Хелен отправились на эту террасу. Несмотря на потребность поделиться влечатлениями о событиях вечера, Линли не сказал ни слова. Он сосредоточился на внутренних ощущениях.
Ветер, который не прекращался последние два дня, успокоился. Только по Бэкс то и дело скользило прерывистое и слабое дыхание холода, похожее на вздохи самой ночи. Скоро исчезнет и оно, только тяжесть морозного воздуха к утру превратится в туман.
Было начало одиннадцатого. Линли и Хелен вышли от Виктора Карптона через несколько минут после окончания концерта, на улице еще были слышны голоса студентов, окликающих друг друга по дороге домой. В сторону террасы никто не направлялся. Учитывая температуру на улице и поздний час, Линли решил, что вряд ли им кто-то помешает на уединенной скамейке у реки.
Они расположились в южном конце террасы, у стены, защищавшей их от последних порывов ветра. Линли обнял и притянул Хелен к себе поближе. Он прижался губами к ее голове, чувствуя скорее потребность физического контакта, чем желание приласкаться, и она уступила, неясно, но настойчиво прижавшись к нему. Леди Хелен молчала, но Линли не сомневался, что прочитал ее мысли.
Как большинство людей, долго державших в себе свою тайну, Виктор Карптон воспользовался случаем выговориться. Линли заметил, что сочувствие к нему сердобольной леди Хелен улетучивалось по мере того, как разворачивался его рассказ. Она все дальше от него отодвигалась. Она хмурилась. Несмотря на то, что разговор с Карптоном был решающим для всего расследования, Линли с таким же вниманием смотрел на леди Хелен, с каким слушал историка. Ему хотелось извиниться перед ней, извиниться за всех мужчин, извиниться за все некрасивые поступки, о которых Карптон сообщал без тени раскаяния на лице.
— Мне хотелось жить. Это единственное мое оправдание, я знаю, что оно не слишком убедительное. Только из-за детей я оставался в семье. Я бы продолжал лицемерить и прикидываться счастливым. Но я не собирался жить как священник. Меня хватило на два года такой жизни, мертвой жизни. Мне снова захотелось жить.
— Когда вы познакомились с Еленой? — спросил Линли.
Карптон отмахнулся. По всей видимости, он хотел рассказывать, как считал нужным и столько времени, сколько понадобится.
— Вазэктомию я сделал не из-за Елены. Просто я выбрал определенный стиль жизни. Сексуальная революция уже свершилась, поэтому в отношениях с женщинами я решил вести себя проще. Но я не хотел неожиданно сделаться папочкой, вот и пошел на такую операцию. А потом отправился на охоту.
Карптон поднял бокал и язвительно улыбнулся.
— Падение с неба на землю оказалось очень болезненным. Мне было сорок пять, моложав, прекрасная карьера, которая льстила моему самолюбию, я был относительно известным, относительно уважаемым преподавателем. Мне виделись толпы женщин, готовых броситься на меня и с удовольствием жмуриться от одного факта, что им удалось переспать с преподавателем Кембриджа.
— Но все оказалось не так.
— Да, с женщинами, которые интересовали меня, не складывалось.
Карптон не сводил глаз с леди Хелен, словно ждал, что в нем одержит верх: благоразумная сдержанность или потребность излить все, что накопилось. Второе победило, и он повернулся к Линли.
— Я хотел молодую женщину, инспектор. Я хотел почувствовать молодую упругую плоть. Я хотел целовать полную и крепкую грудь. Я больше не хотел видеть вены на ногах, деревянные пятки и дряблые руки.
— А как же ваша жена? — спросила леди Хелен.
Она говорила тихим голосом, сидя в расслабленной позе: нога на ногу, руки сложены на коленях. Но Линли знал ее слишком хорошо, чтобы не почувствовать, как застучало от злости ее сердце, когда Карптон спокойно перечислил прельщавшие его качества: не душевные, не интеллектуальные, а чисто телесные.
— Трое детей, — без смущения ответил Карптон, — три мальчика. И с каждой беременностью Ровена опускалась все ниже. Сначала она пренебрегала одеждой и прической, потом кожей, потом телом.
— Вы хотите сказать, что женщина средних лет, которая родила вам троих детей, перестала вас возбуждать?
— Я вам больше скажу, — ответил Карптон, — я чувствовал отвращение, глядя на ее вывалившийся живот. Мне были противны ее толстые ляжки, меня тошнило при виде болтающихся вместо грудей авосек и свисающего под руками жира. Но больше всего меня раздражало, что она палец о палец не ударила, чтобы держать себя в форме. К тому же она была счастлива, что я начал отлучаться из дому и оставил ее в покое.
Карптон встал и подошел к окну, которое выходило на сад. Он раздвинул шторы и выглянул в окно, потягивая бренди.
— Итак, я осуществил свой план. Сделал вазэктомию, чтобы застраховаься от неожиданностей, и начал новую жизнь. Единственная моя проблема заключалась в том, что я не владел… Как же это называется?
