– Определенно, нет. – Он занялся едой. До них доносились разговоры других посетителей ресторана. Бесшумно скользили официанты, останавливаясь, чтобы зажечь свечи по мере того, как сгущались сумерки. – Я бы перевел, – сказал он.
–Что?
– Меню. Вам нужно было только попросить. Барбара отрезала кусочек утки. Непривычная
еда. Мясо какое-то темное.
– Мне нравится испытывать судьбу.
– Даже когда в этом нет необходимости?
– Так интереснее. Острота жизни и все такое. Словом, вы понимаете.
– Но только в ресторанах, – отозвался Линли.
– Что?
– Испытывать судьбу. Рисковать. Руководствоваться интуицией.
Она положила вилку.
– Значит, я сержант Зануда. Допустим, но кто-то же должен иногда судить здраво.
– Не могу не согласиться.
– Тогда почему вы отбрасываете Джимми Купера? Что, черт побери, не так с Джимми Купером?
Он снова углубился в еду. Допил вино, взглядом заставил официанта подскочить к столу, наполнить бокал и исчезнуть. Барбаре было ясно, что Линли тянет время, обдумывая следующие шаги. Она приучила себя держать язык за зубами, знать свое место и принимать то, что считает он. Когда же Линли заговорил, она с трудом заставила себя поверить, что действительно победила.
– Доставьте его в Ярд завтра к десяти утра, – сказал Линли. – И чтобы с ним обязательно был адвокат.
– Да, сэр.
– И передайте в пресс-службу, что мы вызываем того же шестнадцатилетнего подростка для повторной беседы.
У Барбары отвисла челюсть. Она резко закрыла рот.
– Пресс-служба? Но они же сообщат об этом нашим неугомонным журналистам…
– Да, верно, – задумчиво произнес Линли.
– Где его ботинки? – был первый вопрос Джинни Купер, когда мистер Фрискин привез Джимми домой.
Она задала этот вопрос визгливым, требовательным голосом, потому что с того момента, как детективы из Скотленд-Ярда увезли ее сына, внутри у нее все сдвинулось и что-то стало твориться со слухом, так что она больше не слышала себя со стороны.
Единственным полезным действием, предпринятым ею в первые же пятнадцать минут после отъезда Джимми, был звонок единственному человеку из всех, кого она знала, который мог ей сейчас помочь. И хотя ей совершенно не хотелось этого делать, потому что за последние шесть лет, когда Мириам Уайтлоу снова вошла в жизнь Кенни, эта женщина стала для нее источником всех страданий, только она одна, как это думала Джинни, могла в половине шестого воскресным вечером раздобыть из ниоткуда адвоката. Оставалось лишь надеяться, что Мириам Уайтлоу захочет сделать это для Джимми.
И она это сделала. И теперь адвокат стоял перед ней, за спиной Джимми и чуть левее, и она снова спросила:
– Где его ботинки? Что они сделали с его ботинками?
В правой руке ее сына болтался пластиковый пакет, но, судя по форме пакета, «Мартенсов» в нем не было.
Мистер Фрискин, которого она воображала мужчиной средних лет, сутулым, в угольно-черном костюме и лысым и который оказался молодым и стройным, с ярким цветастым галстуком, сбившимся набок, в голубой рубашке и с гривой темных волос, ниспадавшей до плеч, как у героя любовного романа, ответил за ее сына, но не на заданный его вопрос.
– Миссис Купер… – начал он.
– Мисс.
– Простите. Да. Джим говорил с ними до моего приезда. Он дал полиции признание.
Перед глазами Джин все побелело, потом почернело, словно в комнату ударила молния. Мистер Фрискин продолжал рассуждать о том, что будет дальше, говоря, что Джимми нельзя выходить из дому, а общаться с кем бы то ни было, даже с членами семьи, можно только в присутствии адвоката. Он говорил что-то о видимом принуждении и употреблял слова «подростковый» и «запугивание» и все говорил и говорил, но она ничего не слышала, потому что гадала, действительно ли она ослепла, как тот святой в Библии, только там было, кажется, наоборот – он прозрел? – нет, она не могла вспомнить. Впрочем, все равно это выдумки. Библия по большей части – полная чушь.
Из кухни донесся скрип отодвигаемого стула, и Джинни поняла, что это встал ее брат, который, без сомнения, не пропустил ни единого слова мистера Фрискина. Она тут же пожалела о том, что на втором часу пребывания Джимми в Скотленд-Ярде позвонила родителям.
С родителями она говорить не стала, потому что их любовь к Кенни ее даже пугала, по их мнению, только Джинни была виновата в том, что Кенни вообще когда-то попросил дать ему время и место, чтобы пожить вне семьи и разобраться в том, в чем разбираться, как они считали, не требовалось. Поэтому она позвала к телефону Дера, и он примчался, изрыгая как раз то количество проклятий в адрес полиции,
