работал: две колонки, гараж и круглосуточная лавка с товарами в дорогу. Я сунулся в один из гаражных отсеков и увидел, как отец зачищает пескоструем крыло лохматого, семидесятых годов, «катлэсса», разбрасывая по сторонам искры. Гараж был слишком загроможден, чтобы я попал в поле зрения, а потому я подобрался поближе, чтобы меня заметили. Без толку. Тогда я дождался, когда отец отступит от машины со своим агрегатом, и легонько хлопнул его по плечу.
Он вздрогнул и резко повернулся, вскинув аппарат, словно хотел им снести мне башку.
— О господи, Майк, — вздохнул он с облегчением, отложил пескоструй и крепко меня обнял. — Разве можно так пугать!
А мне урок: никогда не подкрадывайся к человеку, который шестнадцать лет привыкал беречь свою задницу.
Стоял март, я уже девять месяцев отработал в «Группе Дэвиса». И еще месяц был до того позорного провала, когда меня в компании с конгрессменом Уокером заловили копы в наркомовском дурдоме. Отец уже шесть недель как вышел из тюрьмы. Разумеется, я с ним поддерживал отношения, но происходило это в форме домашних званых ужинов или барбекю, когда каждый прикидывается, что у него все как нельзя лучше, и, поднабравшись, начинает изливаться в чувствах и обещать другому всегда быть на связи.
В этот раз мы впервые оказались с ним вдвоем, с глазу на глаз, без каких-либо празднований — такими, какие мы есть в повседневной жизни. Надо сказать, отец пытался вновь обрести надо мной власть, пытался вернуть былые наши отцовско-сыновьи отношения — и «перешпаклевать» меня в точности как этот старый «катлэсс». Так что по возможности я старался его избегать.
Такое я уже прошел с братом. Джека я не видел несколько лет. Последнее, что я о нем слышал, — что он живет где-то во Флориде. Он не показался ни на одной из наших с отцом посиделок после освобождения того из тюрьмы — хотя именно Джек был в ответе за то, что я в девятнадцать лет едва не угодил за решетку. Я всегда старался быть хорошим мальчиком, который неизменно подставит другую щеку, который обязательно со всеми созвонится и который старается хоть как-то беречь единство нашей семьи. Даже когда он взвалил на мои плечи все долги, связанные с лечением мамы, я не отгородился от него, как бы мне того ни хотелось. И это была моя ошибка. Периодически, с перерывами в несколько лет, Джек врывался в мою жизнь и до самого закрытия держал меня в баре, вспоминая наши старые добрые времена. По первости это было очень весело — кому ж не захочется потусоваться со старшим братом! — но со временем я понял, что этот мошенник просто расставляет вокруг меня силки, всякий раз вытряхивая из меня наличность, а иногда и прося спрятать его вместе со всяким отребьем, с которым он теперь якшался.
Жулики всегда рассчитывают на вашу порядочность и доброту. Благодаря этому они могут подобраться к вам поближе и в какой-то момент сильно опустить. После того как Джек проделал со мной такое с десяток раз, я вычеркнул брата из своей жизни. Я не отвечал на его звонки, игнорировал взывания к семейным узам и просьбы о помощи, которыми он все пытался прогрызться обратно ко мне в друзья. И с тех пор как однажды до брата дошло, что больше он от меня ничего не добьется, я о нем уже не слышал.
С папашей я, конечно, не был так суров. Тогда мне казалось, я сделал для отца даже больше, чем он того заслуживал, когда Генри Дэвис, используя свои связи, организовал для него условно-досрочное освобождение. На тот момент у нас была сложная пора взаимоотношений: отец все пытался втереться в мое расположение — а я не мог допустить, чтобы ему так просто сошло с рук то, что он сделал с нашей семьей. Но в то же время мне не хотелось и выпытывать у него, почему все ж таки он нас покинул. У меня было ощущение, будто я должен выполнять какую-то гадостную работу, за которую по собственной воле ни за что бы не взялся, — типа драить сортир да прочищать засорившийся унитаз, вытягивая оттуда какое-то гнилое тряпье.
Таковы были наши с отцом отношения. Я бы, конечно, предпочел пустить все это лесом, но папаша постоянно меня вызванивал — упрямо, хотя и не назойливо. Как и у меня, воля была его высшим козырем.
— Дай-ка я приберусь, — сказал он и вывел меня из гаража.
В лесочке за заправкой стоял тридцатилетний обшарпанный трейлер, а перед ним — столик для пикника с несколькими складными стульями и грилем. В этом вагончике отец и жил.
Мужик, которому принадлежала заправка, — давнишний отцовский приятель Джордж Картрайт — пристроил его тут заведующим. С тех пор при заправке работали только два-три парня, а само заведование сводилось к заливке баков бензином и рихтовке вмятин.
Внутри отцовского трейлера оказалось так опрятно, что я даже удивился: все аккуратненько разложено по местам, кровать без единой морщинки. Стол был заставлен книгами по финансовой отчетности и гроссбухами для ведения двойной бухгалтерии. На столе лежали несколько пакетов лапши быстрого приготовления.
Отец поймал мой удивленный взгляд.
— Джордж засадил меня за бухучет, — пояснил он.
Будучи в отсидке, отец освоил бухгалтерское дело и даже получил степень бакалавра, несмотря на все тюремные препоны. Заключенным ведь не положено иметь при себе деньги и книги в твердых переплетах, у них нет доступа в интернет. После бог знает какой долгой переписки папаша вышел на одного профессора-пенсионера, специалиста по финансовым делам из школы квакеров, сумел каким-то образом взять кредиты и осуществить свою задумку. Очень похоже на мою историю, только в сотни раз труднее. И чем больше я осознавал нашу с отцом схожесть, тем больше бесился, что он такая сволочь. И еще больше злился на себя — что я такой весь из себя хороший сын и после всего случившегося дал ему шанс втереться в мою жизнь.
Некоторое время я разглядывал отца при дневном свете. Он носил все ту же прическу со слегка отпущенными сзади волосами — хотя и не такими длинными, как при маллете. Они изрядно поседели, но выглядел папашка крепким и цветущим. Должно быть, за решеткой он держал себя в форме. Он до сих пор сохранил стройную фигуру спринтера, каковым был еще в школьные годы. От уголка рта вверх по щеке тянулся неровный шрам. Если кто-то интересовался, откуда эта отметина, отец всякий раз отвечал, будто порезался в тюрьме, когда брился, и, нервно хохотнув, торопливо менял тему разговора. Его колючие усы — в точности как у частного детектива Магнума в одноименном сериале, которые я помнил еще с детства, — по-прежнему нависали над верхней губой, и он все так же любил носить аляповатые свитера в стиле Билла Косби с яркими разноцветными зигзагами. Такое впечатление, что для каких-то своих целей и намерений он перенесся машиной времени в наши дни из далекого 1994 года.
Все ж таки шестнадцать лет не шутка, и они дали о себе знать. Эта его теперешняя лапша и постоянная нервозность. Он очень не любил, когда к нему кто-то прикасался. Перед любой дверью он на несколько мгновений замирал — и тут же усмехался: он-то привык ждать, пока кто-то перед ним откроет дверь.
По первости, когда мы заскакивали в какую-нибудь закусочную «Венди», отец просто ошалевал от обширного списка меню. Еще бы! Целых шестнадцать лет мужику по пунктам предписывали, что ему есть, когда просыпаться, когда ложиться спать, идти гулять, когда справлять нужду и бриться. Он уж и забыл, как можно что-то выбирать.
Когда кто-то при нем упоминал Сайнфелда[36] или предлагал «погуглить» или когда у кого-то в кармане вдруг начинал пиликать телефон, то при виде отцовской физиономии можно было с уверенностью сказать, что мужчина испытал серьезный культурный шок. Сперва отец отпускал по этому поводу какую-нибудь неуместную остроту, а потом пытался успокоить слегка охреневшую публику.
В тот день папаша попросил встретить его у работы, чтобы вместе поужинать, и был как-то уклончив в ответах, когда я попытался выяснить, куда мы с ним двинем. Я приехал. Машины у отца не было, поэтому он сидел на своей заправке как привязанный, хотя Картрайт и сказал ему, что, если удастся поставить на колеса старый «катлэсс», отец может им пользоваться сколько душе угодно.
Итак, он показывал мне, куда ехать. Путь занял с полчаса, и я все гадал, куда же мы едем, пока не узнал это место. Вот как! Этот тип пытался захомутать меня старой песней о маме. Классический, конечно, способ — однако, пытаясь меня растопить, выбрал он все же наихудшее средство. Когда мы уже подъезжали к нужному месту, я хотел было ему об этом сказать, но мне не хватило духу.
Я подкатил к группе красно-кирпичных зданий Старого города в Ферфаксе. Да, это он — чудеснейший
