— Все оплачено? — озадаченно повторил отец.
Потом он расправил плечи и спросил таким тоном, будто на правах отца интересовался, пользуюсь ли я презервативами:
— Послушай, Джордж Картрайт говорил, ты справлялся об одном дельце…
«Ох, блин! Только не это! Только не сейчас!»
Джордж Картрайт был докой по части «лезь, хватай и беги» и мог раздобыть любой инструмент домушника, какой ни пожелаешь. Помнится, когда мы устроили посиделки по случаю отцовского досрочного освобождения, я спросил Картрайта, не знает ли он, часом, как взломать замок «Сарджент и Гринлиф» — тот самый, которым Гулд запирал свой шкафчик в «Мет-клабе». Просто из любопытства.
И вот сейчас, судя по всему, папаша решил, что я сумел полностью расплатиться по долгам, разграбив чертов Пентагон, и теперь изображает, будто очень за меня трясется.
— Халявы не бывает, Майк. Во что ты ввязался?
— У меня хорошая работа, которую я заслужил своим умом и усидчивой задницей. Или ты — севший за кражу — готов меня научить, как не надо совать нос куда не следует? — Я обвел глазами трейлер, словно он подтверждал мою правоту. — Что-то мало верится.
— Я просто сказал, Майк. Не попадись в ловушку, сделавшись при ком-то вымогателем. Ты будешь играть свою роль, крутясь при всяких шишках, и однажды сильно обожжешься. Доверять можно только своим.
— Пап, пожалуйста… — Я старался сохранять спокойствие и следить за тем, что говорю. Нетрудно пнуть упавшего, указав ему, как он на самом деле жалок. Правда сама по себе была жестока. — Выкинь ты из головы всю эту белиберду насчет воровской чести. Думаешь, из-за того, что ты не дал показаний и никого не выдал, а потом отмотал свой срок, ты теперь такой уж весь из себя герой? Ты вовсе не…
— Майк, я не мог…
— Не ту роль ты сыграл. Ты ведь мог бы и расколоться. Ты не должен был сесть на эти гребаные двадцать четыре года и оставить нас в такой засаде. Кто знает, может, тогда мама бы…
Я оборвал себя, но удар уже достиг цели. Отец стоял не шевелясь, с закрытыми глазами, мелко тряся головой, словно соглашаясь. Я ожидал, что он как-то огрызнется, или пустит слезу, или кинется ко мне — но он только стоял, зажмурив глаза и часто, отрывисто дыша.
— Может быть, — сказал он наконец и снова стал тереть щетину. — Я поступил так, как считал лучше. — Я думал, отец сейчас заплачет, но он заглушил слезы. — Я знаю, я во многом не прав, но не отгораживайся от меня, ладно?
Я промолчал.
— Прошу тебя, Майк.
Я несколько раз глубоко вздохнул, беря себя в руки:
— Мне надо идти.
Вот и все. Я ушел.
Эта короткая сцена с клеймением отца, как вы, наверно, догадываетесь, связана была с его преступлением — точнее, квартирной кражей, — которое оторвало его от нас, когда я был подростком. Все, что я об этом знал, было полнейшей бессмыслицей.
Большей частью я выведал эту историю у Картрайта и кое-каких других отцовских дружков. Если поймать их однажды воскресным днем в придорожной закусочной у Теда — в этом занюханном заведении без единого окна, где они обычно тусовались, — и хорошенько подпоить, то они могли рассказать много чего такого, что отец от меня скрывал.
Мошенником он заделался еще в молодые годы. Его семья держала небольшую литейную в пригороде Вашингтона, близ Фоллз-Чёрч. Они отливали лесенки для Смитсоновского замка, фонари для Капитолийского холма и предположительно даже несколько двенадцатипудовых орудий, участвовавших в битве при Геттисберге.[38]
Но к тому времени, как фамильное дело перешло к моему отцу, производство в Америке приказало долго жить. Отец вырос в Нью-Джерси и приехал в штат Виргиния, когда ему было уже за двадцать, чтобы унаследовать бизнес от дядюшки. Тогда для железообрабатывающих заводов настали грустные времена: их заменили прославленные машинные цеха. Отец не очень-то разбирался в этом деле — но крайне нуждался в заказах. И вот один парень по имени Аккурсо надул его с мошенническим счетом. На этом всё — столетний фамильный бизнес потонул, и отец остался за бортом. После этого, первого в его жизни, надувательства отец выяснил досконально схему аферы, потом выследил этого Аккурсо и впарил ему поддельные акции, полностью возместив давешний ущерб.
Как я понимаю, еще подростком отец совершал разные мелкие преступления, но лишь после того, как он взялся за мошенничество, его криминальный талант расцвел пышным цветом. Он был простым человеком и придерживался своей среды, стараясь по возможности не облапошивать всяких мелких сошек. У нас извечно склонны романтизировать мошенников, но, в конце концов, он являлся преступником, и, что ни говори, его работа сводилась к злоупотреблению человеческим доверием. Впрочем, спал он по ночам куда спокойнее, чем многие его сверстники.
От меня эту часть своей жизни отец утаил. Хотя, бывало, он не мог удержаться, его прямо-таки распирало, и он показывал нам, сыновьям, как надо с пользой проводить время, развлекая нас изящным мошенничеством, — чисто ради развлечения.
Так, он устраивал разводку, именуемую «Старая скрипка», затаскивая нас в дорогой ресторан и прикидываясь там путешествующим солидным бизнесменом. Когда приносили счет, он вдруг спохватывался, что забыл бумажник. Намеченному лоху он говорил, что сбегает за наличностью, и оставлял в залог некую антикварную вещицу, с которой он якобы ни за что не расстанется (в классическом варианте это скрипка) и которая приносит ему удачу. Вскоре по его уходу являлся сообщник (при мне этой подсадной уткой выступал Картрайт), который, проходя мимо, обнаруживал «ценный раритет» и, предложив купить его за некую кругленькую сумму, уходил якобы за деньгами. Тут возвращался отец, чтобы оплатить счет. Лох предлагал выкупить у отца вещицу за половину назначенной незнакомцем «кругленькой суммы». Отец — разумеется, с огромной неохотой! — все же соглашался наконец ее продать. Картрайт, как вы понимаете, больше не возвращался за антикварной вещицей. Отец, прихватив половину «кругленькой суммы», побыстрее смывался, а у лоха в руках оставалась безделушка, которой место на помойке.
Как и всякое красивое мошенничество, «Старая скрипка» строилась на том, что жадность лоха и его готовность кого-то нагреть оборачивались против него самого. Точно так же папаша развел и Аккурсо. Картрайт рассказал мне об этом уже спустя годы. Это была все та же «Старая скрипка» — только в куда больших масштабах, и проделывалась она со страховой оценкой компании. Надо сказать, отец всегда дружил с гроссбухами, что и объясняет, как легко он освоил в тюрьме бухгалтерское дело.
Он дважды попадал за решетку. Первый раз его приговорили к недолгому заключению, когда мне было лет пять, второй раз папаша загремел уже на двадцать четыре года, когда мне исполнилось двенадцать. Первый раз его заловили на банковской афере с акциями. Тогда он нацелился снова опустить Аккурсо, обнаружив, что тот проворачивает с другими мелкими бизнесменами тот же финт, что некогда и с ним. Обычно, окучивая жертву, в качестве приманки используют что-нибудь незаконное или постыдное — свистнутый у кого-то телевизор или набитый бумажник с именем владельца внутри, — и если лох вдруг что-то заподозрит или даже ясно поймет, что его разводят, он просто постесняется обратиться к копам. Аккурсо же был так взбешен прошлой выходкой моего отца, что на второй раз, едва учуяв, откуда дует ветер, вызвал полицейских (что, на мой взгляд, как-то неспортивно: ведь он мог бы, в конце концов, ответить тем же оружием и снова раздеть моего папашу). А поскольку рыльце в пуху было у обоих, копы загребли и того и другого. Я тогда был еще маленький, поэтому едва могу что-то припомнить. Отцу дали год, и отмотал он шесть месяцев, выйдя условно-досрочно. Аккурсо получил два года.
После той краткой отсидки отец вроде как встал на честный путь. Тусовавшаяся у Теда компания всегда с тоской сетовала, что он отошел от дел: ведь они лишились одного из лучших. Он занимался вполне легальным трудом — как я, во всяком случае, считал — в машинных мастерских или в других местах, куда его брали, мама работала секретарем. А потом, когда мне почти исполнилось двенадцать, все однажды пошло прахом. Как-то раз вечером отец сказал, что хочет с друзьями посмотреть бейсбольный матч низшей лиги с «канонирами» принца Уильяма. Я натянул пижаму и, как обычно по четвергам, просмотрев
