Вэл Макдермид
Чужое терзанье
Посвящается
Лесли, Сандре, Джулии, Джейн, Марии, Мел, Маргарет, Никки, Дженни, Мэри, Джулии, Пауле, Джей, Диане, Стелле, Шелли, Дафне и Банти-Ол — моему личному женскому «полку».
Они вынесли меня, раненную, с поля боя и ухаживали за мной, пока я не пошла на поправку.
То чужое терзанье — самодовлеющий опыт,
Не изношенный частыми воспоминаньями.
Люди меняются и улыбаются, только мучения вечны.
Как все вокруг таинственно и странно,
Тревожно и зловеще. Силы неба,
Молю, отсюда выведите нас!
Часть первая
Ты слышишь голоса? Ну и что с того? Это еще ничего не значит! Ты не сумасшедший. И пусть даже ты натворил такое, что присяжных прямо выворачивает от отвращения, все равно у тебя-то самого хватает мозгов, чтобы понимать — это вовсе не означает, что ты чокнутый. Всем известно, голоса слышат самые разные люди. Взять, к примеру, телик. Когда ты его смотришь, ты ведь веришь в реальность тех ужасов, что творятся на экране, хотя все знают, что это чистая туфта. И самое главное, ведь кто-то всю эту фигню придумал, но не оказался тут, где сейчас находишься ты. Ясное дело.
В общем, и тебе нечего особо дергаться. Ну да, тебя назвали ненормальным. Судья произнес твое имя — Дерек Тайлер — и прилепил ярлык сумасшедшего. Но хотя этот ублюдок в мантии и считается умным, ему неведомо главное — план действий, способ избежать пожизненного, которое он и ему подобные всегда навешивают на парня, когда он делает то, что сделал ты. Заставишь их поверить, что у тебя съехала крыша, когда все это творил, тогда получится, что преступник не ты, а тараканы в твоей башке. А раз ты чокнутый, значит, тебя можно вылечить. Ясное дело. Вот почему тебя упрячут в психушку, а не в тюрягу. И пускай тогда доктора роются в твоей голове и ищут там лопнувшую пружинку, пока сами не свихнутся.
Конечно, если у тебя все пружинки на месте, рот лучше держать на замке. Для тебя это сейчас самое выгодное. Не подавай виду, что ты такой же нормальный, как и они. Позже, дождавшись подходящего момента, ты заговоришь. Прикинешься, будто они совершили чудо и превратили тебя в человека, которого можно без боязни снова выпустить на улицу.
Все казалось совсем несложным, когда Голос объяснял тебе, что делать. Ты уверен на все сто, что понял его правильно, ведь Голос повторял это вновь и вновь столько раз, что ты можешь воспроизвести всю бодягу, стоит лишь закрыть глаза и проговорить: «Я Голос. Я твой Голос. Все, что я велю тебе, ты делаешь для своего блага. Я твой Голос. Вот план. Слушай очень внимательно». Вот в чем штука. Вот в чем. В механизме, который прокручивает в твоей башке эту запись с приказом. Приказ все еще там, он глубоко вплавлен в твои мозги. И по- прежнему полон смысла — ты в этом уверен, правда?
Вот только времени много прошло. Не так-то просто молчать день за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем. Хотя ты гордишься тем, как ловко тебе это удается. Ведь разные помехи постоянно заглушают Голос. Сеансы групповой психотерапии, когда тебе приходится сопротивляться тому, через что проходят настоящие умалишенные. Консультации, где доктора пытаются заманить тебя в словесную паутину. Не говоря уж о воплях и визге при разборках между обитателями дурдома. Да еще постоянный шум от телевизора и музыка, гремящая в палате с утра до ночи.
Со всем этим тебе помогает бороться только Голос, его обещание, что слово явится само, когда наступит нужный момент. Тогда ты выйдешь отсюда и вернешься в мир, чтобы делать то, что у тебя, как выяснилось, получается лучше всего.
Мочить шлюх.
Не отыщешь их в первые шесть часов, будешь потом искать трупы. Не отыщешь их в первые шесть часов, будешь потом искать трупы.
Инспектора Дона Меррика терзала эта полицейская мантра о пропавших детях. Он-то, опираясь на свой предыдущий опыт, считал, что тут и шестнадцати часов будет мало. Родители Тима Голдинга тоже считали — каждую из минут, все дальше уносивших их от последнего мига, когда они видели сына. Меррик старался не думать о том, что сейчас с ними творится: он сам был отцом и хорошо представлял ту внезапную вспышку гнева, маскирующую приступ невероятного ужаса, которую испытываешь при виде вернувшегося чада; помнил леденящий холод под ложечкой, если ребенок вдруг, не предупредив, исчезает; если его нет там, где он должен быть. Обычно этот лед тает спустя несколько мгновений после того, как ребенок появляется вновь, живой и невредимый, и весело смеется над родительской паникой. Тем не менее где-то в глубине, в костном мозге, этот ужас остается навсегда.
Но иногда облегчение не наступает. Иногда кошмар длится и длится. Меррик знал, что боль будет терзать супругов Голдинг, Аластера и Шелли, пока его группа не разыщет их сына. Живого или мертвого. Знал еще и потому, что стал свидетелем этой муки в жизни Джерри и Пам Лефевр — их сын Гай числился пропавшим вот уже больше пятнадцати месяцев. Полицейские обшарили канал, обошли все парки и пустыри в радиусе двух миль, но никаких следов Гая не обнаружили.
Меррик принимал участие в том расследовании, и вот теперь ему поручили дело Тима Голдинга. Профессиональный опыт позволил обнаружить очевидные совпадения между двумя случаями, да и интуиция подсказывала: тот, кто похитил Гая Лефевра, завладел теперь второй жертвой.
Инспектор оперся локтями о крышу своего автомобиля и осмотрел в бинокль длинную дугу железнодорожного откоса. Все свободные сотрудники были там, прочесывали невысокую траву в поисках каких-либо следов восьмилетнего мальчика, пропавшего накануне вечером. Тим с двумя своими друзьями играл в какую-то замысловатую игру, где фигурировал супергерой, которого, как смутно припомнил Меррик, совсем недавно обожали и его собственные сыновья. Друзей Тима позвали матери, а Тим решил пройти по насыпи и посмотреть на грузовые составы, возившие строительный камень из карьера, расположенного на окраине города.
Две женщины — одна направлялась к автобусной остановке, другая поиграть в бинго — припомнили, что вроде видели его канареечно-желтую футболку с надписью «Брэдфилд Виктория»: она мелькала между деревьями, которые растут на верху крутого откоса, спускающегося вниз к путям. Было это приблизительно без двадцати восемь. Больше мальчишку никто не видел.
Его лицо уже отпечаталось в памяти Меррика. Школьное фото, похожее на миллион других, но инспектор узнал бы в какой угодно толпе песочные волосы Тима, открытую улыбку и голубые глаза, прищурившиеся за очками, — как у Гарри Поттера. Так же, как узнал бы и Гая Лефевра. Волнистые каштановые волосы, карие глаза, россыпь веснушек на носу и щеках. Высокий для своих семи лет. В последний раз его видели, когда он шагал к опушке Даунтаун-парка, примерно в трех милях от того места, где сейчас находился Меррик. Тогда был сырой весенний вечер, около семи часов. Гай попросил у матери разрешения погулять еще полчаса. Он отыскивал птичьи гнезда и с увлечением отмечал их на схематическом плане этой скудной рощицы. Скомканный план нашли через два дня в дальнем конце рощи, в двадцати ярдах от заброшенного канала, который когда-то соединял железнодорожную станцию с давно закрытой шерстяной мануфактурой. С тех пор о Гае Лефевре не было ни слуху ни духу.
И вот теперь еще один мальчик словно растворился в воздухе. Меррик вздохнул и опустил бинокль. Все они лелеяли слабую надежду, что, возможно, Тима сбила машина, он где-то лежит, тяжело раненный, и не может даже позвать на помощь. Однако эта надежда почти умерла, ей на смену спешило разочарование. Пора перестать рассчитывать на то, что причиной исчезновения стал обыкновенный несчастный случай. Понимая, насколько мала вероятность, что они отыщут хоть малейшие следы, Меррик пока все же не мог остановить поиски.
Он достал мобильный и позвонил сержанту Кевину Мэтьюзу.
— Кев? Это Дон. Приступай к проверке извращенцев.
— Значит, никаких следов?
— Никаких. Я даже заставил одну из групп пройти полмили по рельсам через туннель. Без шуток. Так что пора тряхнуть клетки с нашими порочными птичками.
— В каком радиусе?
Меррик снова вздохнул. Сфера компетенции полиции Брэдфилда распространялась на территорию в сорок четыре квадратных мили, где жило около девятисот тысяч человек. Согласно последним официальным оценкам, это означало, что в данном регионе насчитывалось приблизительно три тысячи активных педофилов. Менее десяти процентов от этой цифры числилось в списке лиц, совершивших преступления на сексуальной почве. Пожалуй, это меньше, чем вершина айсберга, однако никакой иной информацией полицейские не располагали.
— Давай начнем с радиуса в две мили, — ответил он. — Эти мерзавцы ведь действуют в зоне комфорта, верно? — Говоря это, Меррик болезненно поморщился: он прекрасно понимал, что в наше время, когда люди ездят на работу издалека, когда почти не осталось магазинов, куда можно дойти пешком, зона комфорта для многих жителей значительно расширилась, став намного больше, чем, скажем, для поколения их родителей. — Нужно ведь с чего-то начать, — добавил он глуховатым от отчаяния голосом.
Инспектор выключил телефон, прикрыл ладонью глаза от солнца, заставлявшего сверкать каждую травинку и листья на деревьях, и обвел взглядом откос. Яркий свет облегчал поиски, это верно, но казался сейчас неуместным, словно погода намеренно нарушала траур Голдингов. Дело это было для Меррика первым после его повышения в должности, но он уже сейчас, в самом начале расследования, подозревал, что не сумеет добиться результата, который устроил бы всех. Или хотя бы его самого.
Доктор Тони Хилл распахнул дверь деканата. В его руке болтался потрепанный портфель, под мышкой было зажато несколько грозящих рассыпаться папок. До семинара еще оставалось время — сейчас он просмотрит свою почту и выбросит все ненужное. На звук открывшейся двери в приемную вышла секретарша отделения психологии.
— Доктор Хилл! — произнесла она с непонятным торжеством в голосе.
