– Угадал. По обвинению в физическом насилии при отягчающих обстоятельствах. За то, что Ленд поколотил парочку негодяев, возможно убийц брата, его до суда держат в камере три месяца. Из тюрьмы он попадает на флот. Станет ли черный парень с подобной биографией сражаться за демократию и всеобщее равноправие?
– Тем не менее это не может служить ему оправданием, – заметил я, – правда, помогает объяснить его поведение. Проверенная информация?
– Непосредственно из судебного дела.
– Хефлеру было бы важно это знать, если он пока не знает.
– Есть еще кое-что, о чем ты можешь ему рассказать, – монотонно продолжал Джо своим скрипучим голосом. – Когда Гектор сел в тюрьму, его жену выкинули с работы, и она занялась проституцией, чтобы прокормиться. Она так и зарабатывала этим с тех пор, но три месяца назад бросила. Три месяца назад она неожиданно разбогатела и бросила.
– Откуда ты знаешь?
– От Кейт Морган. Бывшей соседки по комнате миссис Ленд.
– А Кейт Морган известно, откуда у Бесси были деньги?
– Миссис Ленд уверяла, что получает их от мужа. А вот откуда у него деньги, она не рассказывала. – Без всякого перехода Джо заговорил о другом, но я понял, куда он клонит. – Уэнлес рассказал тебе что-нибудь о «Черном Израиле»? – поинтересовался он.
– Почти ничего. Сказал, что ему практически ничего не известно об этой организации, и всем остальным, кажется, тоже. «Черный Израиль» избегает публичности.
– Что само по себе подозрительно, – заключил Джо. – Обычно открытые негритянские клубы и организации бывают только рады привлечь к себе внимание. Я спросил насчет «Черного Израиля» Кейт Морган, но она отказалась о нем говорить. Может, и не знает. Я не понял. Но скорее все-таки – боится. Она же видела, что случилось с Бесси Ленд.
– Ты думаешь, Бесси Ленд убил «Черный Израиль»?
– Почем мне знать? Так или иначе, теперь это забота Хефлера. – Джо снова зевнул и нырнул под одеяло.
Позвонив Хефлеру, я пересказал ему все, что услышал от Джо. Потом встал и оделся. Конечно, теперь это была забота Хефлера, но и мне эта история не давала покоя. Я решил поехать в Сан-Диего с Мери. От Сан-Диего до Тиа-Хуаны машиной – от силы полчаса.
Часть III
Путь через континент
Глава 6
Через два дня, утром в субботу, я и Мери покинули Чикаго на поезде «Гранд-Каньон лимитед». Сидячие места в вагон-салоне от Чикаго до Канзас-Сити и спальные от Канзас- Сити до конечного пункта – вот все, что нам удалось добыть за такое короткое время со всеми нашими льготами. Сев в поезд на вокзале в Чикаго, мы поняли, что купленные билеты обрекают нас на путешествие в вагоне-баре. До отправления оставалось еще тридцать минут, а он уже был переполнен. В вынужденной тесноте поездов военного времени было не продохнуть. Пассажиры занимали места с вызывающим видом, будто заранее опасались, что их попросят пересесть.
Мы с Мери, найдя свои кресла, оказавшиеся, к счастью, свободными, приготовились дожидаться Канзас-Сити и уединения, пускай и неполного, того купе; от которого нас отделяли десять часов пути.
Неловкие позы рассевшихся по вагону пассажиров, атмосфера томительного ожидания, словно жизнь замерла до отбытия поезда, вытертая обивка и истрепанный коврик – все здесь почему-то напоминало мне приемную не слишком преуспевающего дантиста.
– Через минуту сестра высунется из кабинета и скажет нам, что доктор Снелл готов принять очередного пациента, – сказал я. Мери сдержанно улыбнулась, не повернув головы. Тогда я попробовал пошутить еще: – Никогда не понимал, почему многие отправляются в свадебное путешествие на поезде. Всем ведь известно, что в поездах неудобно и кроме того невозможно побыть наедине. Медовый месяц один из трех или четырех самых ответственных периодов в жизни, и тем не менее люди готовы провести его в ящике на колесах.
– Ну у нас-то не медовый месяц, – отозвалась Мери. – Да и вообще молодоженов тут не видно.
Она с любопытством рассматривала пассажиров, занимавших ее сейчас куда больше, чем мои попытки завязать беседу. Места наши оказались в конце вагона, рядом с баром. Это было стратегически важно. Напротив нас расположилась женщина средних лет в серой меховой шубе, якобы из шиншиллы. Рядом с ней сидела девушка лет восемнадцати, темноволосая, хорошенькая и с виду смышленая. В вагоне не нашлось ни одного мужчины, который, как бы случайно, не задержал на ней взгляда.
Темные, с поволокой, глаза девушки смотрели отнюдь не застенчиво. Она, в свою очередь, оглядывала тех, кто обращал на нее внимание.
– Не смотри так, детка, – сказала ей женщина в шубе «под шиншиллу».
Судя по всему, это были мать и дочь. Вначале у меня создалось впечатление, что мать, смирившись с возрастом, вышла из игры. После того как она сняла шубу, я в этом засомневался. Ее платье, плотно облегавшее фигуру, подчеркивавшее грудь и донельзя затянутое в талии, подошло бы женщине лет на десять моложе. Таким матерям, подумал я, хочется, чтобы их принимали за старших сестер дочерей, но так обычно не получается. Чуть позже я выяснил, что женщину зовут миссис Тессинджер, а ее дочь – Ритой.
Ритин интерес к окружавшим ее смертным был неутолим.
С невинным высокомерием своих неполных двадцати она разглядывала тридцатилетнего мужчину, развалившегося в кресле с моей стороны примерно в середине вагона.
Лицо мужчины, продолговатое и угрюмое, оставалось сизоватым после недавнего бритья. Глазки, маленькие и темные, были близко посажены. Над низким лбом торчал темный ежик жестких волос. Синий саржевый костюм сидел на нем так складно, словно он в нем родился. Этот человек напомнил мне черноволосого Урию Гипа. Имя этого персонажа я запомнил с великим трудом, но зато на всю жизнь.
– Интересно, почему у него такой недовольный вид? – недоумевала Рита Тессинджер, будто мужчина был недостаточно благодарен ей за возможность вдыхать воздух, который она выдыхала с помощью изящного движения диафрагмы.
– Пожалуйста, не обсуждай присутствующих, детка, – пропела миссис Тессинджер, как пластинка с записью Эмили Пост.
– А о чем же тогда говорить?
– Мы бы могли побеседовать о погоде, – с готовностью предложила женщина, сидевшая по другую руку от Риты. – Ужас, правда? Ветер с озера пронизывает до костей. Мне милее солнечный Юг.
– Я люблю Юг, – поддержала ее Рита, чтобы все поняли, что она там бывала. – Но Чикаго я тоже люблю. Он такой оживленный.
– Большой город – вот все, что о нем можно сказать. С меня довольно больших городов, – устало произнесла Ритина соседка, словно она повидала за свою жизнь немало больших городов. Я не был уверен, что так уж близко.
Женщине было за пятьдесят. Остроносая, с грубоватым, сильно накрашенным лицом, в ярко-синем костюме и пунцовой, под цвет румян, блузке. Однако, несмотря на полнейшее отсутствие вкуса, что-то в ней было. Немолодые, скрытые под тушью для ресниц глаза внимательно изучали окружающих. Когда женщина двигала руками, а руки ее, не находя покоя, все время дрожали от нервного возбуждения, на них позвякивал дорожный набор искусственных украшений. И все же что-то в ней было. Скорей всего, за плечами у нее остались большие дела, которые принесли ей богатство и власть.
Заметив, что я разглядываю ее, Мери, не удержавшись, прошептала мне на ухо по-женски ехидно:
– Ну и шляпа, правда, кошмар?
Шляпа на самом деле была кошмарная. Огромная, беспорядочно утыканная перьями. Да и вообще женщина была кошмарная.
Ее сосед, судя по всему, держался иного мнения, поскольку он то и дело косился на нее с нескрываемым любопытством.
Сам он, пожалуй, только этим и был интересен. Неловкие попытки завязать разговор, тщательно подстриженные редеющие волосы, широкие, оплывающие жиром плечи, мясистые скрещенные лодыжки в шелковых носках, тесноватый, успевший измяться костюм в елочку, дорогой кричащий галстук – все говорило о том, что он преуспевающий американский бизнесмен. По его рукам, большим и натруженным, было заметно, что в свое время ему пришлось ими хорошенько поработать. Красивый рубиновый перстень свидетельствовал о том, что больше работать руками ему не придется.
Поезд вздрогнул, ожил и, дернувшись раза два-три, тронулся, подав пример американскому бизнесмену.
– Наконец-то поехали! – произнес он, обращаясь к объекту своего внимания. – Я уж думал, мы никогда не сдвинемся с места.
– Я тоже, – ответила дама. – Я приехала сюда из Калифорнии.
– Вы живете в Калифорнии?
– Почти всегда. Большую часть года. А вы?
– Нет. У меня там имеются деловые интересы, так что бываю несколько раз в год. Но оставаться так долго, чтобы надоело, не приходилось.
– А какой у вас бизнес?
– Видите ли, я вкладываю средства в различные предприятия. Во-первых, нефть. Честно говоря, нефть начинает интересовать меня все больше и больше.
Он пошел разглагольствовать о нефтяном бизнесе.
Так и не найдя собеседника, Рита попробовала примериться ко мне, была уничтожена взглядом Мери, скромно потупилась, но вскоре заерзала на месте опять. На этот раз она затопала по ковру своей маленькой аккуратной ножкой, и облачка пыли взметнулись ввысь дымком крохотных взрывов.
– Угомонись, – произнесла миссис Тессинджер, не отрывая красивых глаз от журнала «Мадемуазель».
Утро близилось к концу, а в баре до сих пор не появился ни один посетитель. Окраины Чикаго уплывали в небытие. Быстрый однообразный ритм мчавшегося вперед поезда, проникая в мое сознание, бился, словно дополнительное маленькое сердце. Меня захватило ощущение пути, восторг бегства.
Все, что бы ни происходило в Детройте после смерти Бесси Ленд, слегка отдавало кошмаром, в каждом городском доме был опасный подвал. Я сказал себе, что еду на юг искать Гектора Ленда, но я знал, что еще и бегу из города, который стал мне отвратителен, и от проблем, которые я не могу решить.
Небольшое облегчение я испытывал лишь оттого, что делом теперь занималось ФБР. Хефлер пришел в пятницу на дознание и заверил меня, что работа будет продолжена.
Его люди уже вышли на «Черный Израиль», а пока они собирают факты, предпочтительней, чтобы официальной версией смерти Бесси Ленд оставалось самоубийство.
Я попробовал успокоить свою совесть, сказав себе, что делал и делаю все возможное. Увы, справедливость требовала признать, что я удираю. Вскоре, однако, выяснилось, что я бегу, как гончая по кругу. Куда бы я ни шел, крысы прокладывали себе путь под землей. Я думал, что, уехав, послал все к черту, но оказалось, меня еще многое ожидало впереди.
Первый же звонок, оповещавший о ланче, заставил меня вернуться к действительности.
– Неважный из меня попутчик, – сказал я Мери.
– Отчего же? Ты мне даже больше нравишься, когда молчишь.
– Я бы хотел, чтобы меня любили за мое красноречие.
– За это еще никого не любили. Пошли лучше займем очередь, пока она не слишком длинная.
Стоя в очереди за Мери, я, подув ей в затылок, прошептал:
– Все равно, то, что я хочу тебе сказать, нельзя сказать, когда кругом люди.
В ответ она почти незаметно прижалась плечами к моей груди.
Уныло начавшийся день сразу показался мне восхитительным, а мысль о том, сколько всего хорошего нам еще предстоит, ударила в голову как вино. А от вина, как известно, самое тяжкое похмелье.
Пожилая дама, стоявшая впереди Мери, повернулась, чтобы посмотреть на нее, и, найдя ее наружность приятной, сказала:
