– Ну разве не безобразие заставить нас стоять в очереди за ланчем? Если бы я знала, ни за что бы не уехала из Гранд-Рэпидз!
– В последние дни идет передислокация войск, – объяснила ей Мери.
– Да, но хотелось бы, чтобы правительство заботилось и о людях, оплативших проезд.
Заметив мою форму, пожилая дама умолкла. Мери, торопливо оглянувшись, улыбнулась мне.
– Раньше еда доставляла удовольствие, – произнес мужчина за моей спиной. – Теперь я ем что попало и называю себя счастливчиком. Никуда не денешься, война. Верно, сэр?
Это оказался дородный мужчина, тот, что занимался нефтяным бизнесом. Я повернулся, чтобы ответить, и увидел, что женщина в пунцовой блузке с ним. Он, видимо, был шустрее, чем я думал.
Очередь в вагон-ресторан постепенно продвигалась, и в конце-концов мы заняли столик на четверых: я и Мери сели с одной стороны, а нефтяной бизнесмен и его спутница напротив.
– Моя фамилия Андерсон, – объявил он, протягивая мне руку через стол. – Рад познакомиться с вами, лейтенант.
– Дрейк, – представился я. – А это мисс Томпсон.
– А это мисс Грин, – сказал Андерсон. Мисс Грин, обнажив зубы, слишком хорошие, чтоб быть настоящими, произнесла с едва уловимой насмешкой:
– Значит, вы – не молодожены. Я смотрю, друг на друга не налюбуются, подумала, у вас медовый месяц.
– Мы просто друзья, – вспыхнув, сказала Мери.
– О, вы ведь еще совсем юные! – неожиданно ответила ей мисс Грин. – У вас впереди целая жизнь.
– Это нам, людям постарше, надо срывать цветы наслаждения, пока хватает сил, – сказал Андерсон, – верно я говорю?
Мисс Грин, нисколько не смутившись, захохотала и, чиркнув автоматической зажигалкой, закурила сигарету в пунцовом мундштуке. Огонек мерцал в ее дрожащей руке, словно свеча на ветру. Было в ней что-то неуловимо напоминавшее мне о госпитале, и я подумал, что она, возможно, серьезно больна.
– Вы, наверное, в отпуске, мистер Дрейк? – спросил Андерсон. – Завидую вам, молодым: война позволяет испытать столько острых ощущений!
– Да. Я провел год на юге Тихого океана.
Я присмотрелся к нему повнимательней. Он не был таким уж старым. Может, лет сорока пяти. Хотя по его лицу, пухлому и добродушному, с голубыми детскими глазами, в которых был не особенно заметен интеллект, возраст было трудно определить.
– Есть одна вещь, из-за которой я люблю ездить поездом, – сказала мисс Грин, – знакомишься с новыми людьми, а я всегда рада новым встречам.
– Я тоже, – с едва уловимой иронией поддакнула ей Мери, – в поездах, на пароходах, в трамваях и автобусах лучше всего заводить знакомства.
– Еще на фуникулерах и на паромах, – добавил я.
Мисс Грин была вовсе не такая скучная, как показалось вначале. Она снова залилась хохотом, вскоре, однако, перешедшим в кашель. В промежутке между приступами она сумела выговорить:
– Не забудьте метро.
– Американцы вообще легко заводят друзей, за это я и люблю Америку, – рассуждал мистер Андерсон. – Некоторые из самых моих выгодных контрактов я заключил с людьми, которых встретил в поезде, встретил впервые и больше никогда не видел. Что вы обо всем этом думаете, мистер Дрейк?
– Согласен.
Поданный нам весьма посредственный ланч был скрашен разговорами в том же духе. Из вагона-ресторана в клубный вагон мы возвращались с мистером Андерсоном и мисс Грин. Я ему, похоже, понравился, и потому с замирающим сердцем узнал, что он едет до самого Лос-Анджелеса.
Однако имевшаяся у мистера Андерсона бутылка шотландского виски стала для всех нас вознаграждением за его болтливость. Он предложил нам распить ее, дабы скрепить нашу трансконтинентальную дружбу. Бутылка «Тичерз Хайлэнд Крим» была извлечена из его новенького скрипучего кожаного саквояжа. Стюард из бара принес нам содовой, и мы все хватанули по стакану.
– Вот теперь нормально, – сказал мистер Андерсон. – А как вам?
Я подтвердил, что теперь нормально. Мистер Андерсон произнес несколько заранее отрепетированных фраз о великом будущем нефтяного бизнеса. Сидевший рядом с ним мужчина подался вперед и, опершись локтем о колено, почтительно внимал Андерсону, будто долгое время мечтал узнать об этом самом будущем и наконец дождался такой возможности. Это был рыжеватый маленький человечек с подвижным лицом клоуна или характерного актера. Причем в чертах этого лица было некое странное несоответствие. Крутой лоб и срезанный подбородок, толстый сплющенный, как у мопса, нос и тонкий выразительный рот. Глаза у него были голубые и абсолютно бездонные, готовые впитывать все подряд. С особой охотой они впитывали Риту Тессинджер, ради которой на самом деле мужчина и подался вперед. Перехватить Ритин взгляд он пока не сумел, но не терял надежды. Глаза его то и дело перескакивали с Риты на бутылку скотча, которую Андерсон поставил рядом со своим креслом.
Когда мы пошли по второму кругу, Андерсон предложил мужчине выпить. Тот залпом, не выказав никаких чувств, опустошил стакан, а потом, вздохнув, предложил:
– Будем друзьями. У меня в чемодане осталось немного бурбона, но с вашим виски он не идет ни в какое сравнение. С ним ничто не сравнится. Моя фамилия, между прочим, Траск. Тедди Траск. Зовите меня Тедди, меня все так зовут, это удобней. Меня назвали в честь Теодора Рузвельта. Мой отец был республиканцем, сторонником «оленя-самца», да так и остался. Он не голосует с 1912 года.
Все по очереди представились и, недолго думая, еще раз выпили.
– Забавная история, – произнес Тедди Траск достаточно громко, чтобы его услышала Рита Тессинджер. – Я был только что в Шотландии и ни за какие деньги не смог купить скотч. Вернулся в Штаты, и что я имею? Немного скотча.
– Чем вы занимались в Шотландии? – спросила Мери.
– Мистер Андерсон, – продолжал свое Тедди Траск, – вы необыкновенный человек! Вы человек, подаривший мне первый за полгода глоток скотча. Нигде в Европе я не нашел ни капли.
Рита Тессинджер наблюдала за ним с откровенным интересом. Миссис Тессинджер оторвала глаза от журнала, беззвучно чихнула и вернулась к чтению.
– Извините, – обратился Тедди Траск к Мери. – Я ездил в Европу развлекать солдат. По три представления в день в течение шести месяцев. Немного веселья. Теперь меня ждут на Тихом океане. «Где Траск? – спрашивает Нимиц у Макартура. – Нам нужен Траск». Вот я и еду.
– А какие вы даете представления?
Траск достал сигарету из левого уха Андерсона и зажег ее, изобразив изумление. Рита Тессинджер восхищенно захохотала.
– Я маг, – объяснил Тедди Траск. – Иллюзионист. И еще я читаю мысли.
– Ой, прошу вас, почитайте мысли, – впервые подала голос Рита. – Я ужасно хочу, чтобы мои мысли прочитали.
– Чьи угодно, только не ваши. Вы мне нравитесь такая, как есть. Загадочная.
Столь смелый комплимент заставил девушку покраснеть, но она проглотила его.
– Ну тогда покажите какие-нибудь другие фокусы. Магия – это восхитительно, правда, мама?
– Восхитительно, – вяло согласилась миссис Тессинджер.
Тедди Траск не нуждался в уговорах. Открыв черный кожаный чемодан, он занялся приготовлениями. Затем целый час, а может и больше, он показывал нам свои фокусы. Тедди превращал стакан риса в стакан виски. Показал целую серию трюков с кольцом. Он выделывал всякие штуки с картами и находил неожиданные предметы в кармане Андерсона, шляпе мисс Грин и сумочке Риты Тессинджер. Поезд прополз мимо заснеженных ферм Иллинойса, пересек замерзшую Миссисипи и подбирался к Миссури. Бутылка скотча была пуста, и мы с Тедди Траском открыли по бутылке бурбона.
Миссис Тессинджер, сдавшись, позволила себе выпить полную порцию, а Рите разрешила налить половину.
– Вы сказали, что умеете читать мысли, мистер Траск, – повторила Рита, когда Тедди начал укладывать свое хозяйство. – Мне кажется, было бы ужасно интересно, если бы вы прочитали чьи-нибудь мысли.
– Сожалею, что проболтался. Без помощника у меня едва ли что-то получится.
– Я помогу вам. Скажите только, что надо делать.
– С радостью взял бы вас в помощницы, – скалясь, будто сатир, отвечал Траск. – Но мне нужен опытный партнер. Мой ассистент сейчас во Фриско.
– А она поедет с вами на Тихий океан?
– Он. К сожалению, поедет. Конечно поедет.
– Не понимаю, зачем вам партнер?
– Видите ли, разумеется, читать мысли может и один человек, но это требует особой подготовки. Вдвоем получается гораздо лучше. У нас с Джо есть свои маленькие хитрости. Когда- нибудь вы непременно увидите.
– Мне бы очень хотелось.
Траск, снова наполнив все стаканы, пустил их по кругу.
– Очень даже ловкие приемы, – охотно продолжал он разглагольствовать, приступая к новой порции спиртного. – Я обычно стою на сцене, а Джо спускается к публике. Он просит парня или девушку достать что-нибудь из кармана или из сумочки и зажать в руке. Я продолжаю стоять на сцене, чувствуете? И говорю публике, что это такое оказалось. Как по-вашему, откуда я узнаю?
– Думаю, вы используете что-то вроде сигнальной системы, – предположил я.
– Это и правда весьма любопытно, – с добродушной детской улыбкой сказал Андерсон.
Все, кто находился в нашем конце вагона, слушали Траска, и только смуглый мужчина с продолговатым мрачным лицом, сидя вполоборота к окну, смотрел на затопленные земли северо-восточного Миссури, словно был в ответе за опустошительные воды реки.
– Естественно, мы передаем друг другу сигналы, – продолжал Тедди Траск. – У нас есть целая дюжина систем. Например, Джо коснулся левого глаза – это означает губную помаду. Коснулся правого – часы. Пригладил волосы – носовой платок. Но это простейший способ. Допустим, я с завязанными глазами, тогда он не срабатывает. У меня на глазах повязка, я ничего не вижу. Что мы а таком случае делаем?
– Вы можете использовать речевые сигналы, – сказал я. – Ключевые слова, которые для вас имеют значение, а для других нет.
– До чего умный мальчик! Ну разве он не умница? – обратился Траск к Андерсону.
– Верно, мы используем ключевые слова, – подтвердил он. – Но нашу лучшую систему вам ни за что не разгадать. Наша лучшая система – просто чудо. Слушайте. Мы с Джо вместе считали с помощью метронома. Ставили метроном на один удар в секунду и считали по три-четыре часа целый месяц. Мы научились считать вместе до ста и оба всегда останавливались на одном и том же числе.
Итак, мы даем представление. Я на сцене, с завязанными глазами. Джо внизу, беседует с публикой. Он подает сигнал, чтобы я начинал счет, и мы считаем вместе. Он продолжает свою скороговорку: болтает и одновременно считает. Затем подает мне знак, чтоб я остановился. Мы оба перестаем считать и останавливаемся на одном числе, ясно? Скажем, тридцать пять. Тридцать пять – это брошь. Сорок пять – автоматический карандаш. У каждого числа свое значение.
