Надела то, что подыскал мне Эстебан: белую рабочую блузку, черные брюки и черные же туфли, которые оказались на размер больше, чем нужно.
Пако явился после душа в таком же облачении. Белая рубаха, черные штаны. Он побрился и зачесал назад волосы. Выглядел красавцем, о чем я ему и сказала.
— Я знал, ты не устоишь, передо мной никто из вас устоять не может, — ухмыльнулся он.
Вслед за Пако из душевой, застегивая рубашку, вышел Эстебан.
В толстом пальто он казался менее мощным. Рост больше метра восьмидесяти, вес под сто сорок килограммов. Невзрачный рядом с шерифом, он был крупнее всех здешних мексиканцев. Могучие руки и грудь, смуглая кожа. Он был не лишен привлекательности, и я легко могла себе представить, что при желании он может нравиться женщинам.
Эстебан застегнул рубашку, пригладил бороду.
— Так-то лучше, а? — сказал он. — Так, идите за мной, машина за мотелем.
У него был довольно новый «ренджровер», тот самый, что я видела на фотографии, сделанной Рики. Огромный. Тут что, все на таких автобусах разъезжают? Я обратила внимание на вмятину над левой передней фарой. Ее так и не отрихтовали. Размером с суповую тарелку. Попробовала сосредоточиться на ней, но ничего особенного не ощутила. Впрочем, Гектор и Диас всегда говорили, что интуитивные ощущения ненаучны.
Спрошу его о вмятине через день-другой.
Мы с Пако сели сзади, и Эстебан выехал со стоянки прежде, чем мы успели захлопнуть двери.
— При обычных обстоятельствах я бы, ребята, закатил вам речь под текилу, но у нас сегодня времени не будет, так что слушайте, ладно? Будете жить здесь, в мотеле, работаете на меня и делаете, что я вам скажу. За комнату будете платить по сто долларов в неделю, а зарабатывать еженедельно будете, как правило, гораздо больше. Но если работы и денег не будет, за жилье все равно придется платить. Понятно?
Он говорил по-испански с акцентом, но я все поняла.
— Да, — сказала я.
Он потрепал меня по руке.
— Мария, ты, наверно, шерифу не все рассказала. Проституткой точно не хочешь работать?
— Точно.
— А если только в рот брать? Ты недурна. Реклама в Интернете. Пятьдесят долларов за раз. Из них двадцать пять тебе, двадцать пять мне. Небольшую комиссию водителю. В выходные отдыхаешь, а все равно по шесть-семь сотен в неделю сделаешь. Хорошие деньги.
— Нет.
— Ладно. Тогда будет потяжелее, но ты же сама этого хочешь. Если вдруг передумаешь, дай мне знать, о’кей? Пако, будешь работать здесь, пока не закончим на Пёрл-стрит, потом, наверно, переведу тебя в Боулдер или на какой-нибудь из лыжных курортов. Поговорю с Энджел насчет твоих способностей, зарплату определим через некоторое время, идет?
— Идет, — согласился Пако.
— Чудесно, теперь слушайте внимательно. Я парень хороший, спокойный, но халтуры не терплю. Вот как должно быть: вы работаете, стараетесь, ни на что не жалуетесь, делаете, что вам говорят. Не братаетесь с местными и не пытаетесь найти себе левую работу — мы с шерифом все равно узнаем. Он отлупит вас до полусмерти, а я сдам в Службу иммиграции и натурализации США. Наркотики в мотеле запрещены.
— Да, — в один голос ответили мы.
— Так, сейчас едем на точку, которую называют «гора Малибу»… А, да, живем мы на горе, которую шериф называет Потная Спина — это вроде шутки, — но если вдруг потеряетесь, спрашивайте мотель «У Медвежьего ручья». Так это место называется в телефонном справочнике.
За окнами машины было уже темным-темно, но по обе стороны дороги на склоне горы я видела огромные дома за каменными стенами с замысловатыми воротами.
Мне это было знакомо. Видела на черно-белых фотографиях, сделанных Рики.
Да.
По коже побежали мурашки.
— А как называется эта дорога? — спросила я.
— Олд-Боулдер-роуд, кое-кто из местных зовет ее улицей Самоубий…
В голове у меня зашумело, словно рядом пронесся автомобиль.
Олд-Боулдер-роуд.
То самое место.
Кровь, лед, смерть.
— Ты что это? Все в порядке? — спрашивает Пако.
— Да.
— Что у вас там такое? — интересуется с водительского места Эстебан.
— Проголодались. Последний раз ели в Нью-Мексико, — говорит Пако.
— Это не беда, — бормочет Эстебан, роясь в бардачке. Достает и передает нам два шоколадных батончика.
— Так, ешьте быстрее, приехали.
Машина останавливается возле дома постройки семидесятых годов, в те времена такая архитектура, наверно, воспринималась как футуристическая. Изогнутая крыша, расписанные бетонные стены, бетонные колонны под просторным балконом-террасой, большие стеклянные окна, из-за которых помещение летом превращается в духовку, а зимой в морозильник.
— Поработаешь на Сьюзан. Она хорошая. Из CIA.[7]
Я снова побледнела.
Эстебан рассмеялся и добавил:
— В Гайд-парке, не в Лэнгли.
Но я все равно не понимала.
— Занимается поставкой продуктов. Шеф-повар. Ну же, Мария, очнись! Ты иностранка, приехала сюда работать, вот и все. Делай, что она тебе скажет. С гостями не разговаривай. Когда закончишь, она позвонит мне, я за тобой заеду. И слушай, с гостями ни слова, они люди большие, но если спросят, нет ли наркоты, говори, что можешь раздобыть высокого качества канадскую марихуану, мексиканский кокаин и еще есть новинка — японский мет. Ты слушаешь? Что я сказал?
— Мексиканский кокаин, местная марихуана, японский мет, — повторяю я.
— Хорошо.
— А героин? — спрашивает Пако.
— Хороший вопрос. Ты мне нравишься. Мыслитель. Мы в Фэрвью героином не торгуем. Проблемы с поставщиками. Если спросят про героин, конечно, говорите, что достать можно. Согласятся на хорошую цену, пошлю кого-нибудь за ним в Денвер. Ну, иди, войдешь через черный ход, Сьюзан тебя ждет, скажет, что делать. Выполняй все ее распоряжения, не вздумай чем-нибудь огорчить.
Ваза с фруктами. Апельсины. Груши. Бананы. Киви. Первый раз в жизни вижу киви. Сегодня многое впервые.
— Да что с тобой? Ты что, умственно отсталая? Хватит таращиться, помоги погрузить остальное обратно в фургон. По договору ты здесь работаешь до полуночи. Сверхурочные я никому не плачу.
Сьюзан — тридцатилетняя американка, голова из-за практичной короткой стрижки напоминает черный шар. Подвижный носик, лицо приятное, манера вести себя — нет.
— Извините, — произнесла я по-английски.
— «Извините»? В задницу твои извинения. Тебя не для бесед наняли. Нет у нас времени для «извините». Давай шевелись, да поживей.
Дело близится к полуночи. С ужином на вечеринке покончено. Четыре часа тянулись, как четверо суток.
