отключения, он был красивее и харизматичнее, чем на фотографии.
Мы с Пако вернулись к пятну. До нас долетали обрывки разговора:
— Да ты, твою мать, не знаешь.
— Еще как знаю! Я в таких вещах — знаток.
— Как Кристоферу Хитченсу далеко до Джорджа Оруэлла, так и Бет Гиббонс — до Сэнди Денни.
— Точно, как и Крузу — до Гэри Купера.
— Заткнись, он еще может приехать.
— Не приедет он, мать его!
— Все расскажу твоей маме, какие ты слова говоришь.
— У меня мама из Бруклина. Так ругаться может, что тебе и не снилось.
— Ну он же актер просто никакой.
— Еще какой! Помнишь тот фильм «Рожденный четвертого июля» Оливера Стоуна?
— Не может он быть хорошим актером, он не раскован. А надо отдаваться целиком. Перевоплощаться. Если он голубой и скрывает это, как можно ждать от него чего-то большего, чем потуги на исполнение?
— Да ладно тебе! Спейси тоже скрывает, а какой актер!
— Чувак, передай-ка мне… спасибо… Черт, а нельзя еще достать-то?
— Может, и можно. Что для меня сделаешь?
— Устрою тебе роль в новом фильме Джеффри Абрамса.
— Что, правда? В «Звездном пути»? Да я ради этого на все готов.
— Не слушай его, он тебя разводит.
— Ты что, разводишь?
— А то.
— Козел! Господи, Джек, да у тебя настроение меняется чаще, чем у Робина Уильямса за кулисами на церемонии вручения призов.
— Оставь его в покое, видишь, это же совсем ребенок.
— Не так он мал. На фотопробах ему, видите ли, двадцать девять, в «Википедии» сказано — тридцать. А на самом деле тридцать один.
— Черт бы тебя не видал, Пол, у тебя язык без костей.
— Ну, кажется, лучше уже не будет, — сказал Пако.
И в самом деле. Пятно мы почти вывели. С питьевой содой получилось бы быстрей, но горячая вода и трение справляются почти с любыми пятнами.
Мы потащились обратно в кухню. Пако уже больше не мог выносить этих разговоров, поэтому закрыл раздвижные двери в гостиную. Я села на табуретку у мраморной стойки для сервировки закусок и налила себе воды.
— Ну, что теперь? — спросил Пако.
— Не знаю, — ответила я.
Прошло минут десять, приехал Эстебан, вошел через заднюю дверь.
— Ну что, все готово?
Его часы показывали почти час ночи. Неудивительно, что мы с Пако просто валились с ног.
— Мы готовы, — сказала я.
— Отлично поработали, ребята. Я бросил вас прямо в полымя, но вы справились. — Эстебан широко, заразительно улыбнулся.
— Можно теперь домой-то? — спросил Пако.
— Можно. Сейчас, только пожелаю им спокойной ночи от нашего имени.
Он ушел в гостиную и почти сразу вернулся с Джеком Тайроном. Глаза у того были красные, лицо одутловатое.
— Хочу поблагодарить вас, выручили сегодня. Вы ребята, наверно, с раннего утра на ногах, — посочувствовал Джек.
«Тебе бы хоть половину наших впечатлений!» — подумала я.
Мы кивнули, а Эстебан сказал:
— Что ж, доброй ночи, сеньор Тайрон.
Но Джек еще не готов был с нами расстаться.
— Погодите минутку, — пробормотал он и крикнул, повернувшись в сторону гостиной: — Пол!
Пол тоже отличался гигантским ростом. Я, кажется, попала в настоящую страну великанов. Мне пришло в голову, что Пол — это Юкилис, упоминавшийся в списке Рики. А если так…
— Что? — отозвался Пол.
— Как насчет чаевых? — поинтересовался Джек.
— О боже, да, отлично поработали. А где… как ее звать-то? Уже уехала? Вам, ребята, здорово досталось, держу пари, — сказал Пол.
Джек открыл его бумажник и дал нам с Пако по пятидесятидолларовой купюре.
— Да ты что, Джек, сотню баксов?! — возопил Пол.
Пако поспешно взял деньги, и мы благодарно кивнули.
— Работа выполнена на «отлично», хоть гребаные Круз и Траволта так и не явились. Приезжал Питт, а он один этих двух купить и продать может. — Джек отлепился от притолоки и пожал Эстебану руку. — Эстебан, ведь верно? — уточнил он.
Тот кивнул.
— Да, богом клянусь, мы с тобой одного поля ягоды, старина. Мексиканцы — вроде нас, ирландцев. Мы тоже католики, тоже религиозны, у нас семьи многодетные. Вся разница — что вам, ребята, работать приходится тяжелее и, по правде говоря, у вас жратва лучше.
Эстебан изобразил улыбку, Джек рассмеялся. Смех перешел в сухой кашель. Пол налил ему стакан воды и увел к остальным.
— Поехали, — скомандовал Эстебан, не скрывая отвращения.
Мы взяли фрукты и вышли из дома в прохладную горную ночь.
У дома стоял белый «бентли». Тот самый. На этот раз — никаких мурашек по коже. Тонкие чувства остались в прошлом.
— Чья это? — спросила я Эстебана о «бентли».
— Сеньора Тайрона, очевидно, — ответил он.
Было слишком темно, чтобы рассмотреть состояние краски, но на станции техобслуживания, держу пари, постарались на славу. Все подкрасили, подновили так, что и следа не осталось.
— Домой? — спросил Пако.
— Погоди минутку, — пробормотал Эстебан, взял одну из Джековых купюр и положил в карман. — Половина чаевых причитается мне. А вам — другая.
Пако слишком устал, чтобы спорить. Я же могла думать сейчас только о машине Джека.
Эстебан отвез нас в мотель и проводил до нашей комнаты. Чистая, с двумя кроватями, душ, калорифер, который включался, если бросить монетку в двадцать пять центов.
Мы были слишком измотаны и голодны, чтобы сразу лечь, пошли на общую кухню нашего этажа.
— Пива? — предложил Пако и передал мне «Корону».
Я выпила бутылку в один присест, он открыл следующую и спросил:
— Еда какая-нибудь найдется?
— Сейчас посмотрим. — Я принялась открывать ящики и полки. Изобилие, приводящее в замешательство. Кориандр, шнитт-лук, томаты, чеснок, груши, салат-латук, перец, холодильник полон мяса, сыра и пива. Как в доме у члена компартии Кубы.
Оказалось, мне хочется готовить для него, для этого мальчишки, этого мужчины. Хотелось накормить его так, как невозможно в Гаване.
— Поставь вариться рис, — сказала я. — И поищи кукурузные лепешки.
Пока он выполнял мои указания, я порезала лук, растолкла чеснок, нарезала кубиками жгучий перец халапеньо и обжарила его в оливковом масле. Добавила вареной курятины, бульонный кубик и потом, через некоторое время, порезанные помидоры и измельченный кориандр. Поставила все это тушиться. Когда
