– Расскажи.
– Нет же!
– Ну расскажи, – настаивал я.
– Лучше поцелуй меня, – попросила она.
Я гладил ее великолепные ноги, живот, руки. Прижав плотно к себе, я впивался в нее, чувствуя вкус шампанского, виски и льда.
Я целовал ее все более и более страстно, она не произносила ни слова, я вошел в нее, и ее тело отозвалось болью, болью услады и утраты, и она всхлипнула, и так мы лежали в темноте с сильно бьющимися сердцами, тяжело дыша, стискивая друг друга в объятиях.
А потом она взобралась на меня, и мы начали по новой, и так наступила и миновала полночь.
– Обними меня, – прошептала она.
Я прижал ее к себе, поцеловал, она пахла вином и какими-то духами, пахла собой и мной. Так она уснула. Опьяненная. Утомленная.
Эта девочка, эта женщина, вот она, здесь, со мной, этой долгой и прекрасной ночью. Просто потрясающе. Я посмотрел на нее. Девочка, чей муж находился в ста пятидесяти милях отсюда, в Аспене. Чей муж, возможно, убил Мэгги Прествик или помог ее убийце тем майским утром двадцать два года назад. Это человек, который почти наверняка убил своего шантажиста, а потом совершил еще одно зверство по отношению к девочке, которая разузнала, откуда у него взялись деньги для избирательной кампании. А теперь все было чисто и аккуратно. Конечно, мы, Джон и я, сами невольно помогли ему, убив единственного свидетеля, который мог хоть что-то доказать. Мы сами замели все следы. И теперь этот человек может сделать все что угодно. Даже выставить свою кандидатуру на выборах в конгресс. И пройти. Всегда будут ходить какие-то слухи, но доказать ничего уже будет нельзя, уличить не в чем, все его добрые дела и заслуги только упрочат его репутацию, с таким политическим чутьем он далеко пойдет. И она следом. Опираясь на фундамент из крови и лжи. Они оба, связанные черным обрядом своего супружества. Так и будет, так и случится. Если только я не вмешаюсь словом или делом, не вырву ее из этого ужаса и не расскажу всей правды о ее муже и о Виктории Патавасти. О Виктории, об этой тени Амбер, ее отражении, ее сестре, незримом духе, который свел нас вместе. Да, и еще о Мэгги конечно.
Насколько Амбер была осведомлена? Сколько она хотела знать? По этой ли причине я спал с ней? Чтобы узнать правду?
А она все лежала, посапывая, и тут я понял, что я сделаю.
Я совершу преступление.
Это может ее убить.
Убить к чертовой бабушке.
Я выбрался из постели. Сходил на кухню и достал из морозильника кубик льда.
Отыскал свой смокинг. Достал иглу, ложку, налил немного воды, приготовил тампон, пропитанный спиртом. Разогрел героин, пропустил через ватку. Пожалуй, лучше всего в ногу, она в жизни не заметит, к тому же я мастер, я всегда безошибочно нахожу вену, всегда.
Но нельзя мешать героин с алкоголем. Опросите дюжину рок-звезд с того света. Сердце может остановиться. А что, если она ни при чем? Могу ли я так с ней обойтись? Провести ее через все это и сохранить право защищать ее, заботиться о ней?
Я нащупал вену на ее на ноге и приложил кубик льда, чтобы кожа онемела. Она спала. Убрав кубик, я обработал намеченное место спиртом и впрыснул героин чуть выше пятки.
Она издала короткий стон, но не проснулась.
Я выждал положенное время, глядя, как вздымается и опускается ее грудь.
Ее дыхание сделалось неглубоким, она начала потеть. Неужели сердце не выдержит? Я сидел в испуге минут десять, но потом все прошло. Она находилась на самом пике. Мне надо было кое-что узнать, и это был шанс.
Я разбудил ее.
– Амбер, – прошептал я, – Амбер!
Она взглянула на меня.
– Амбер, мне нужно спросить у тебя кое-что.
– Спрашивай что угодно, – ответила она вяло, блаженно улыбаясь.
– По поводу Чарльза.
Героин – это не настоящая «сыворотка правды», он не нейтрализует волю и не отключает память, так что приходилось стараться избегать потрясений, которые могли бы запомниться.
– Если бы Чарльз захотел залезть в чей-то компьютер, он бы смог пойти на это?
– Компьютер? – Ее веки отяжелели, губы вспухли, беспомощно дрожа.
– Да, Амбер, компьютер. Мог он залезть в чей-либо компьютер? – спросил я тихо.
– Каррикфергус, – ответила она.
– Что?
– Каррикфергус.
– Что это значит?
Она застонала, постепенно уплывая. Времени оставалось немного.
– Ладно, забудь об этом, расскажи мне про Чарльза.
– Чарльз…
– Слушай, а если бы Чарльз захотел кого-нибудь убить, что бы он сделал?
– Он не мог никого убить, нет.
– Но если бы ему пришлось?
– Он не стал бы.
– Точно?
– Да.
Она заморгала и закрыла глаза. Черт. Я посмотрел на нее. Все, больше рисковать было нельзя, а то она все запомнит, я поцеловал ее, сказал, что она прекрасна, потом начал плести сам не знаю что – что-то про Африку и про львов. Наутро у нее в голове все перемешается. Она не сможет ничего припомнить. Не сработало, а может, и сработало, но она ничего не знала, была чиста, как…
– Выкинь, – лениво, сквозь сон пробормотала она.
– Что выкинуть?
– Выкинь пистолет, избавься от него.
– Куда, куда выкинуть пистолет?
– Надо выкинуть пистолет, итальянский, выкинь куда угодно, в Черри-Крик. Избавься от него.
– Почему туда?
– Не знаю, ближайшая река, избавься, избавься от пистолета…
Она снова засопела.
Значит, она знала, знала, что Чарльз убил Викторию! Это его она просила выкинуть пистолет.
Представляю эту сцену. Вот он только что убил Викторию, идет обратно. «Боже, Амбер, произошло ужасное, я не специально». А пистолет все еще у него в руке.
Юбилейное выступление Вегенера на подходе, накопилось многое, от чего нужно было избавиться. Может, он не хотел убивать ее. Может, он собирался переговорить с ней с глазу на глаз, но беседа вышла из-под контроля. Амбер сохраняла хладнокровие. По ее наставлению Чарльз избавился от орудия преступления. Бросает пистолет в реку, и его уносит течением, уносит… как унесло ее совесть. Ее человечность.
Я смотрел на нее и думал: а я чем лучше? Я, который чуть не убил тебя, чтобы выведать все это?
Сходил справить нужду.
Потом я стал ее осматривать. Изучать, словно передо мной лежал труп. Шрам на плече, скорее всего, бывшая татуировка, которую она удалила. Размером с долларовую монетку. Судя по форме, это вполне могло быть изображение арфы. Арфа – символ Ирландии. Девушки из рабочего класса часто делают такую татуировку. Постойте, а ее акцент?! А манера есть пиццу?! Что, если она – ирландка, родившаяся в трущобах, страдающая клептоманией и сумевшая выйти замуж за потомственного богача Чарльза? Теперь- то она может себе позволить прикидываться сказочной аристократкой!.. А меня ей нетрудно было провести
