— Узел на удавке.
— И что с этим узлом?
— Странный узелок. Я таких еще не видел.
— А ты удавки-то раньше видел? — поддел его Ханссон, нетерпеливо переминаясь в дверях.
— Видел, — ответил Рюдберг. — Видел, видел. Поглядим, что даст этот узелок.
Курт знал, что больше из Рюдберга ничего не вытянешь. Но если тот заинтересовался узлом, то неспроста.
— Я съезжу завтра еще разок к соседям. Кстати, детей Лёвгрена нашли?
— Этим Мартинссон занимается, — сообщил Ханссон.
— Мартинссон? Он же дежурит в больнице? — удивился Валландер.
— Он со Сведлундом поменялся.
— И где его теперь черти носят?
Этого никто не знал. Курт позвонил на коммутатор, где ему сказали, что Мартинссон ушел час назад.
— Позвоните ему домой. — Курт Валландер поглядел на часы. — Сбор завтра в десять. Всем спасибо и до завтра.
Не успел он остаться один, как зазвонил телефон. Мартинссон.
— Извини, — сказал Мартинссон. — Я забыл, что мы должны были встретиться.
— Как с детьми?
— Черт его знает! Похоже, у Рикарда ветрянка.
— Да не с твоими! Я имею в виду детей Лёвгрена. Двух дочерей.
— А ты что, не получил рапорт? — удивился Мартинссон.
— Я ничего не получил.
— Я оставил его девочке на коммутаторе.
— Проверю. Но сначала расскажи.
— Одной из дочерей пятьдесят, она живет в Канаде. В Виннипеге, что ли… где он там у них. Я совершенно забыл, когда звонил, что там давно уже ночь. Она сначала никак не могла понять, о чем я говорю. Только когда муж подошел к телефону, они сообразили, что у нас здесь произошло. Он, кстати, тоже полицейский. Настоящий канадский конный полицейский. Завтра мы свяжемся опять. Но она летит сюда, это точно. Со второй дочкой было потруднее, хоть она и в Швеции. Ей сорок пять, она готовит холодные закуски в ресторане «Рубин» в Гётеборге. А в свободное от закусок время тренирует команду гандболисток и сейчас с ними в Норвегии. Мне обещали, что ей дадут знать. Список остальных родственников Лёвгренов я передал на коммутатор. Их полно, но большинство живет тут, в Сконе. Кто-то наверняка проявится, когда прочитает газеты.
— Хорошо, — сказал Курт Валландер. — Можешь меня сменить в шесть утра в больнице? Если старушка не умрет.
— Я приду, — сказал Мартинссон. — Но мне кажется, не больно-то умно с твоей стороны — сидеть в больничной палате.
— А что?
— А то, что ты ведешь расследование и тебе надо выспаться.
— Одну ночь выдержу, — ответил Курт Валландер и повесил трубку.
Он сидел неподвижно и смотрел в одну точку. Успеем ли мы? Или эти убийцы уже оторвались от нас слишком далеко?
Он надел пальто, погасил настольную лампу и вышел из кабинета. Коридор был совершенно пуст. Валландер сунул голову в окошко, за которым сидела дежурная телефонистка и листала газету. Он успел заметить, что это были программы бегов. С ума все посходили с этим тотализатором, подумал он.
— Мартинссон должен был оставить для меня бумаги, — сказал Валландер.
Эбба, телефонистка, проработавшая в полиции больше тридцати лет, дружески кивнула в ответ:
— Тут у нас новенькая, прислали из бюро по трудоустройству. Очень милая и славная, но совершеннейшая балда. Ничего не соображает. Она, наверное, просто забыла тебе их отдать.
Валландер покачал головой.
— Я пошел. Через пару часов буду дома. Если что случится до этого, звони моему отцу, я буду у него.
— Ты все думаешь об этой бедняжке в больнице, — сказала Эбба.
Он кивнул.
— Жуткая история.
— Да, — сказал Курт Валландер. — Иногда я не могу взять в толк, что происходит с этой страной.
Едва он вышел из управления полиции, в лицо ударил ледяной ветер. Валландер пригнулся и почти побежал к автостоянке. Только бы снег не пошел, подумал он. По крайней мере, пока мы их не поймали.
Он забрался в машину и долго выбирал кассету. Так и не решив, что бы ему послушать, поставил «Реквием» Верди. В свое время он не поскупился и установил в машине хорошие, дорогие колонки. Величественные и мощные звуки заполнили салон. Он свернул направо и поехал по Драгунгатан в сторону Эстерледен. Над дорогой кружились редкие сухие листья. Одинокий велосипедист, борясь с ветром, упрямо крутил педали. Валландер опять почувствовал голод и завернул в кафетерий при заправке «ОК». На диету сяду с завтрашнего дня, решил он. Если я опоздаю хоть на минуту, отец скажет, что я предатель.
Он мгновенно умял гамбургер с картошкой во фритюре. Так быстро, что его прохватил понос.
Сидя в туалете, он заметил, что пора бы сменить трусы. И внезапно понял, до чего устал. Он поднялся, только когда в дверь настойчиво постучали.
Он заправил машину и поехал на восток, через Сандскуген, потом свернул на Косебергу. Отец жил в небольшом домике на отшибе, между морем и Лёдерупом.
Было без четырех минут семь, когда Валландер въехал на засыпанную гравием площадку перед отцовским домом.
Эта площадка была причиной последней продолжительной ссоры с отцом. Раньше двор был красиво вымощен булыжником, которому было столько же лет, сколько и самому дому. И вдруг отцу стукнуло в голову, что надо засыпать ее каменной крошкой. Стоило Курту возмутиться, как отец вышел из себя.
— Я не нуждаюсь в опекунах! — кричал он.
— Но зачем уничтожать прекрасную каменную кладку! — пытался убедить его Курт.
И они поссорились.
Теперь подъезд к дому был усыпан хрустящей под колесами серой гранитной крошкой.
В сарае горел свет.
Такое ведь может случиться и с отцом, внезапно подумал Валландер.
Вполне возможно, убийцам придет в голову, что его отец — подходящий объект для ограбления.
И никто не услышит, как тот зовет на помощь, — при таком-то ветре: до ближайшего соседа полкилометра, и он тоже старик.
Он дослушал до конца «Dies Irae», вышел из машины и потянулся. В сарае была студия. Там отец вечно писал свои картины.
Это одно из его первых воспоминаний. От отца всегда пахло скипидаром и масляными красками. Он постоянно стоял перед своим липким от краски мольбертом — в темно-синем комбинезоне и обрезанных резиновых сапогах.
Только когда Курту исполнилось лет пять или шесть, он сообразил, что отец пишет разные картины — раньше ему казалось, что он работает все время над одной и той же.
Мотив, во всяком случае, не менялся.
Грустный осенний пейзаж, зеркальное озеро, на переднем плане кривое дерево с голыми ветками. Далеко, на горизонте, неясно маячит горная цепь, окутанная облаками, неправдоподобно сияющими в лучах вечернего солнца.
Иногда, под настроение, отец добавлял глухаря. Глухарь сидел на пеньке, всегда в левом углу полотна.
К ним домой регулярно приезжали люди в дорогих костюмах и с тяжелыми золотыми кольцами на
