и увидишь: там, за твоей спиной — дверь лифта, который доставляет меня прямо в квартиру. А если я паркуюсь снаружи, мне, чтобы попасть домой, нужно пройти не меньше двухсот метров и подниматься по ступенькам. Признаюсь, мне трудно понять твои намерения, трудно понять, почему ты любой мой поступок расцениваешь как повод меня на чем-то поймать.
Клуб дыма, выпущенный Маньяном, вполне мог запустить датчики противопожарной охраны. Он совершенный псих, он опасен, Шарко видел его в действии, видел, как он одним пинком посылал подозреваемых в нокаут.
— Сторож официально засвидетельствовал, что в ночь убийства твоя машина стояла на месте.
— Естественно, раз я был дома.
— Ты сфабриковал себе отличное алиби,
Шарко удалось наконец открыть дверцу машины. Садясь за руль, он ответил спокойно и уверенно:
— Ты не расслышал того, что я тебе сказал, но это не так уж важно. Может быть, я ошибаюсь, может быть, я ни хрена не понимаю в профессии полицейского, только разве наличие неопровержимого алиби автоматически превращает его обладателя в подозреваемого?
Маньян не отступал, словно голодная собака, которая вцепилась в мозговую косточку:
— Венсенский лес отсюда далеко. Поскольку ты тогда оставил дома свою развалюху, ты был вынужден взять такси, сесть в автобус или — самое удобное — в метро. А в метро везде есть камеры видеонаблюдения.
— Разумеется. Валяй просматривай, что там накопилось на всех камерах города, тебя это надолго займет.
Затянувшись до упора крошечным остатком сигареты, Маньян отошел и щелчком отправил окурок точнехонько под заднее колесо машины комиссара.
— Не провожай меня, выберусь сам. И мы в любом случае увидимся на набережной Орфевр. Но тебе не стоит беспокоиться: это дело останется между нами. Я разгрузил Леблона, думаю, он через несколько дней переключится на ваше дело. Менее всего мне хотелось бы, чтобы мои предположения пошатнули твою и без того… как бы это сказать… неоднозначную репутацию.
В тишине шаги Маньяна по бетонному полу гулом отдавались в ушах. Шарко просидел не шевелясь довольно долго… ощущение было такое, будто его хорошенько двинули в солнечное сплетение.
Была среда, и, как всегда по средам, он отправился на кладбище к жене и дочери, но избавиться от мыслей о том, что произошло в гараже, не удалось и там.
А полчаса спустя он уже сидел с Жаком Леваллуа в двух шагах от набережной Орфевр — за столиком кафе на углу бульвара Пале и набережной Марше-Нёф. В такое время дня жизнь здесь обычно бурлит, бурлила и сейчас: пешеходы, автомобили, орды мотоциклов — люди шли и ехали на работу. Завсегдатаем этого места молодой лейтенант полиции стал еще до поступления на службу, и сейчас он, одетый в легкую бежевую куртку, устроившись на террасе, задумчиво размешивал сахар в чашке кофе и глядел на проплывавшие баржи. Его мощный скутер на 250 кубов с двумя передними колесами был припаркован у тротуара. Шарко тоже заказал кофе и сел лицом к напарнику, как-то странно на него посмотревшему.
— Слушай, где ты выкопал этот костюм? — спросил Жак, наглядевшись. — Тебе не кажется, что он тебе великоват?
Шарко не ответил, он глаз не сводил с полицейских машин, подъезжавших к зданию Дворца юстиции. Полицейские в мундирах, судьи в мантиях, подозреваемые в наручниках… Бесконечное кружение, тонны дел, находящихся в производстве, таких, которые еще только предстоит рассматривать, и таких, которые пора сдавать в архив. Тюрьмы набиты под завязку, преступность постоянно растет, а сами преступления становятся все более жестокими. Но где решение? Шарко пришел в себя, заметив перед глазами ладонь Леваллуа, привставшего и наклонившегося над столиком.
— Ты, похоже, не в форме, Шарко: восемь утра, а ты уже спишь на ходу! Робийяр сказал, что ты заходил к нему вчера вечером и тоже запрашивал список заключенных, особенно интересуясь теми, кто в конце. Достойное занятие для выходного дня!
Одним глотком Шарко осушил полчашки кофе: надо запустить внутренние механизмы, любой ценой раскочегарить топку.
— Мне надо знать, что было нужно от арестантов нашей жертве. Ладно, давай-ка рассказывай, что у нас нового по делу Лутц.
— Что нового… Наши компьютерщики, обследовав все машины центра, не обнаружили ничего интересного, зато из компа Лутц им удалось вытащить текст ее диссертации. Файл рассыпался на фрагменты по всему диску, но в результате все было собрано, ничего не потерялось: слава богу, убийца не догадался дефрагментировать диск. Полная копия документа уже отправлена Клементине Жаспар.
— Отлично. А сам-то ты успел просмотреть документ?
— Где там, разве что бегло: там больше пятисот страниц да еще с какими-то графиками и совершенно непонятными разглагольствованиями на биологические темы. У меня сегодня свидание с Жаспар, надеюсь, она расскажет, в чем суть работы: у нее эти материалы уже с середины вчерашнего дня.
— Ты научился делегировать полномочия, это хорошо. И — я по глазам вижу — сказал еще не все.
Перед улыбкой Леваллуа не устояла бы ни одна женщина, и Шарко подумал: интересно, что за жена у этого парня? Есть ли у него дети? Чем он увлекается, как проводит свободное время? Куда ездит отдыхать? Комиссар ни о чем не спрашивал своего молодого напарника, ему уже не хотелось новых привязанностей, чем меньше знаешь — тем лучше.
А молодой напарник, пробежав глазами записи в блокноте, заговорил снова:
— Окружение Евы Лутц… Информации совсем немного. Соседи не замечали ничего странного или необычного. Жертва, как легко догадаться, была незамужняя, да и с друзьями довольно давно не общалась, — в общем, уже с год, как Ева полностью отрезала себя от мира ради работы. Научный руководитель Лутц не открыл нам ничего нового. Больше того: профессор чуть в обморок не упал, услыхав о путешествиях Лутц в Америку: она ему и словом об этом не обмолвилась. Что же до родителей… ну, тут ты сам понимаешь. Отец с матерью совершенно убиты, ничего не понимают. Ева была их единственной дочерью.
Шарко печально вздохнул:
— Да, они потеряли все и вряд ли скоро придут в себя. А родителям-то было хоть что-нибудь известно о ее путешествиях?
— Нет. Они виделись с Евой раз или два в месяц, да и то совсем не подолгу. Налетала и улетала — как вихрь. Лутц гуляла, как говорится, сама по себе, была весьма независимой. А благодаря родителям у нее был очень приличный счет в банке, и она многое могла себе позволить.
Леваллуа снова заглянул в блокнот.
— Что касается тюрем, то раз ты виделся с Робийяром, ты уже знаешь…
— Да. Лутц интересовалась только жестокими убийствами, все преступники, о которых она расспрашивала, были молоды, крепко скроены, в «анамнезе» каждого — детоубийство, все орудовали ножом, мотивы для убийства у всех более чем шаткие. Вопросы она задавала однотипные: был данный преступник левшой, была ли леворукость наследственной, переучивали ли его, ну и так далее.
— И она пыталась выяснить, влияла ли как-то леворукость на жизнь преступников, на их поступки… И всякий раз просила, чтобы ей дали фотографии этих заключенных — лица крупным планом. Говорила, что снимки нужны ей для научной работы. Только странно: мы же не нашли никаких таких снимков, верно? Скорее всего, их украл убийца Евы Лутц.
— А что говорит биологическая экспертиза?
Глаза Леваллуа вдруг загорелись.
— О-о, тут интересно! Эксперт позвонил мне вчера вечером, почти ночью, и сказал, что в ране нашелся обломок зубной эмали. И анализ ДНК подтвердил, что речь идет о зубах обычного шимпанзе.
Леваллуа взял бумажную салфетку и что-то на ней написал.
