них еще сохранились древние, доисторические гены, а других эти люди не приобрели…
Люси и Шарко переглянулись: элементы пазла складывались в логичную картинку. В конце концов, расследование постоянно блуждало между тремя «столбами»: кроманьонцем, Царно и Ламберами, и первобытные племена могли стать тем самым связующим звеном, той самой ниточкой, которая протянется из доисторических времен к нашему времени. Комиссар достал диск с видеозаписью и положил его на стол.
— Вот во всей конкретности то, что мы ищем: амазонское племя, которое было открыто в шестидесятых годах прошлого века. Многие представители этого племени погибли во время эпидемии кори. Скорее всего, это племя должно было сражаться с соседями врукопашную или с помощью холодного оружия: иначе ему было не выжить и не завоевать территорию. Это племя славилось или даже сегодня еще славится неслыханной жестокостью, особая кровожадность выделяет его среди других племен Амазонии, если не всего мира. Именно туда, в Амазонию, к этому племени и собиралась лететь Ева Лутц в надежде, что уж там-то точно обнаружит своих драгоценных левшей. — Шарко протянул хозяйке дома диск, объяснил, что она там увидит, и в заключение сказал: — Лутц знала, что существует такое племя, и знала, где его искать. Стало быть, это племя было описано. Можете вы нам помочь, Клементина? Можете быстро узнать, как оно называется и где обитает?
Мадам Жаспар встала, сходила за листком бумаги и ручкой: ей надо было записать сведения, полученные от комиссара. Сделав это, она ответила:
— Сама я не очень в теме и не могу сказать ничего существенного, но у меня есть приятель- антрополог, я позвоню ему завтра прямо с утра, а сразу же после этого — вам.
— Отлично!
Дальнейшая беседа крутилась вокруг расследуемого дела и того, каким крупным ученым могла бы стать Ева, живи она в мире, где нет преступлений.
Но такой мир появится еще не скоро.
Наконец посетители встали и распрощались с гостеприимной хозяйкой.
Когда они вышли из сада, Люси остановилась и долго смотрела на большую, необыкновенно умную обезьяну, которая смотрела на звезды так, словно искала там следы своих сородичей. «Интересно, — подумала Люси, — мы, люди, уникальные создания, потому что обладаем такими характеристиками, каких нет ни у одного живого существа, даже у этой обезьяны, только уникальность наша еще и в том, что мы сознательно совершаем ужасные поступки, творим геноцид, подвергаем себе подобных пыткам, истребляем целые народы. И разве можно компенсировать то зло, которое мы несем, тем добром, на которое мы способны?»
Подходя к машине, она положила руку на плечо Франка:
— Спасибо за все, что ты делаешь!
Шарко обернулся, попытался улыбнуться, но улыбка получилась вымученной.
— Я не хотел ехать сюда, не хотел, чтобы ты участвовала во всем этом, но теперь, когда ящик Пандоры открыт… Я знаю, что телом и душой ты уже далеко, что станешь добиваться своего любой ценой, и раз уж тебе это так необходимо — я хочу быть рядом. Я полечу с тобой в Бразилию. Я полечу с тобой на край света.
Люси обняла его, и, когда она прикоснулась губами к его губам, он прикрыл глаза.
Их слившиеся тени потянулись вдоль деревьев.
Тени пр
43
Они мчались изо всех сил.
Потому что оба хотели выжить.
И жить.
Жить — вопреки смерти, которая разлучила их.
После любви они лежали в постели, тесно прижавшись друг к другу, и отмечали про себя с благодарностью каждую секунду, потому что знали: вот-вот время ускорит свой бег, им надо будет встать и, как Алисе в Зазеркалье, мчаться, мчаться, мчаться — не дыша, не останавливаясь. Может быть, так и мчаться до конца — без остановки.
И сейчас они пользовались возможностью принимать и дарить нежность, тонуть в любимых глазах и улыбаться, улыбаться все время. Им хотелось наверстать за один раз все, что потеряли, хотелось остаться вдвоем в этом коротеньком промежутке. В секундном промежутке, если сравнивать его с путем, который проходит человечество. Только каждая секунда на этом пути уникальна, в этом и кроется ее волшебство.
Первой заговорила Люси. Дыхание ее, как и обнаженное тело, было жарким.
— Я хочу, чтобы на этот раз, что бы ни случилось, мы остались вместе. Не хочу с тобой расставаться. Никогда!
Шарко не спускал глаз с цифр на радиобудильнике. Там светилось красным: 3.06. Собравшись с духом, он отставил на тумбочку и отодвинул от себя подальше чертову штуку — хватит смотреть на эти треклятые цифры; хватит ждать того, что преследовало его целый год. Нет, не будет никогда больше 3.10, не будет больше адского пламени в его мозгу. Надо подвести черту под прошлым. И попробовать возродиться.
С ней.
— Я тоже этого хочу. Это мое самое сильное, самое тайное желание. Но как я мог поверить, что такое возможно?
— На самом деле ты всегда в это верил. И именно потому держал в шкафу мои вещи, да еще и нафталином пересыпал… Избавился от своих поездов, а мою одежду оставил…
Она гладила бока с выступающими ребрами, похудевшие за месяцы безнадежности бедра, потом ее рука снова поднялась — к груди, к шее, к подбородку, пальцы пробежались по щеке.
— Твой панцирь раскололся, но я помогу тебе соорудить новый. У нас хватит на это времени, у нас обоих.
— Я разрушался снаружи, Люси, а ты изнутри. Но и я тебе помогу восстановиться.
Люси вздохнула, положила голову на грудь Франка, прижалась ухом к тому месту, где билось его истерзанное сердце.
— Знаешь, когда я гналась за этим биологом в Лионе и оказалась лицом к лицу с парнем, который размахивал «розочкой», я… я чуть было не прикончила его, потому что он усмехался, глядя на фотографию моих девочек. Я съездила ему пистолетом по виску и была уже готова выстрелить. Готова навсегда покинуть Жюльетту только ради того, чтобы влепить мальчишке пулю между глаз.
Шарко не двигался: пусть Люси выговорится, ей это необходимо, думал он.
— Наверное, я перенесла на него всю ненависть к Царно, всю, какую накопила в душе и какую не смогла выплеснуть. Этот бедняга стал для меня чем-то вроде катализатора и громоотвода одновременно. Ненависть и жестокость бушевали во мне — в том самом рептильном мозгу, о котором нам сегодня рассказывал твой приятель Поль. Такой мозг есть у нас у всех, потому что мы все когда-то были охотниками, как кроманьонцы. Эта история заставила меня задуматься о том, что где-то в самой глубине моего нутра живут остатки чего-то древнего, какой-то… может быть, даже звериной матери, и они сильнее, чем черты матери-человека.
— Люси…
— Я родила двух дочек, я воспитывала их, как могла, я поступала точно так же, как любое живое существо: продолжала, распространяла жизнь. Но я любила своих детей не так, как положено существу человеческому. Потому что, если по-человечески, мне надо было постоянно быть с ними. Мы же не только ради войн явились на свет, не только ради ненависти к кому-то и преследования убийц. Мы явились на свет и для того, чтобы любить. Вот так я и хочу теперь любить Жюльетту. Я хочу обнимать своего ребенка, думая о будущем, а не о прошлом.
