Манхэттенский ноктюрн

ускоряющееся падение по спирали, мистер Рен, я не могу… хм-м-м, это падение… прекратить. Общество слишком хаотично для меня, мистер Рен… Когда-то я был, теперь-то я не имею никакого представления об этом, хм-м-м, когда-то я был профессором античной филологии, мистер Рен, в Колумбийском университете, который я считаю выдающимся даже теперь. Я жил к северу от Нью-Йорка, мистер Рен… В Нью-Рошелле, дом на мысе Код на участке в полакра, грушевое дерево в садике за домом… так красиво, хм-м, удобряешь весной и осенью. Я жил среди… газонокосилок и торговых пассажей, плодов капитализма… небезопасно, нигде не безопасно, насколько мне известно из газет, и когда я прочитал о том трусе, том малодушном говнососе, трусливом зассанном негодяе, которого я действительно мог бы разрезать на тысячу кусков и съесть их сырыми, как изысканный деликатес, как устриц, например, а его кости переработать в клейстер, чтобы я мог размазать его по трещинам… – Он остановился и выглядел удивленным, словно кто-то стоявший поблизости нашептывал ему на ухо. – Хм-м-м. Не тот человек, не тот человек, который… наш… а тот человек, который убил… с подвенечным платьем, Айрис Пелл, кгм, забавная фамилия, напоминает удары свадебных колоколов, хм-м-м, или похоронный звон, а потом у него даже не хватило обыкновенной порядочности, чтобы сразу убить себя, и это стоило налогоплательщикам его больничного счета… как бы то ни было, я просил вас оказать мне любезность и прийти сегодня сюда, чтобы рассказать вам, что молодой Эрнесто бродит по городу гораздо больше, чем многие из живущих здесь. Большинство здешнего люда радо убраться из того мира над нами, который олицетворяет, хм-м-м, неудачу, печаль, смерть, ожесточенность, насилие, наркотики… и тому подобное. Те связи с внешним миром, что у них есть, предназначены исключительно для жизнеобеспечения. Добывания пищи, воды и тому подобного. Пещерные люди, да, хм-м-м. История вечно повторяется, это великая игнорируемая реальность нашей цивилизации, да! Через сотню лет Китай будет смеяться над нами. Как бы то ни было, но Эрнесто живет здесь, потому что нашел людей, которые любят его. Моя новая жена… хм-м-м, я называю ее своей женой, мы вместе уже пять лет, моя жена и я – она вышла, я полагаю, готовит нам обед, – мы заботимся о нем. Я не собираюсь рассказывать во всех подробностях историю его семьи, но достаточно сказать, мистер Рен, что то единственное, что мы с женой можем ему дать – любовь, – есть единственное, что ему необходимо. Пока у него есть любовь одного-двух человек, надежная любовь, он удовлетворен тем образом жизни, который он ведет. Отсутствие привязанности разлагает душу. Как вы могли заметить, он не слишком сообразителен. Доброе сердце и туго соображающая голова. Я полагаю, что ему нравится бродить по городу. Он мои глаза и уши там, наверху, ведь в конце дня он приносит мне все дневные газеты, выброшенные, разумеется. Вот как ко мне попадает ваша колонка. Я читаю, конечно, и Джимми Бреслина, Рассела Бейкера, этого самого Сафира, а еще Морин Дауд, которая, я должен признать, и в самом деле знает… – Он судорожно замигал, посмотрел на меня и неуверенно спросил: – О чем это я?

– Вы рассказывали мне об Эрнесто.

– Да. – Он улыбнулся. – Нет же! – Он нахмурился. – Я говорил о том, что мне интересны газетные репортеры. В целом они очень слабы, совсем неубедительны, хм-м-м, как мне кажется. И вы, кстати, тоже. Бессвязные предложения, не требующие концентрации. Намеренная примитивность. Невыразительные глаголы. Хм-м-м. Нет, это не доктор Сэмюэл Джонсон. Хм-м-м! Но мне все-таки было интересно прочесть ваши комментарии, напечатанные пять дней назад, где вы описывали Бруклинский променад. Если вы помните, женщина, выглядывавшая из окна своей квартиры, увидела, что какой-то человек… вы еще назвали его бомжом… возможно, взял револьвер из руки нашего неудавшегося, истекающего кровью самоубийцы, мистера Ланкастера. Как потом выяснилось, это был Эрнесто. Как раз в тот час он был в Бруклине, поскольку он, как все великие американские поэты, любит Бруклинский мост. Эрнесто забрал и его портфель, который принес мне.

– А куда он дел пистолет? – спросил я.

– Он его продал.

– Кому?

– Кому точно, я не знаю. – Ральф нахмурился. – У него не хватило ума оставить пистолет там, где он был, или принести его сюда и отдать мне. Он побоялся ходить с ним по городу, поэтому он пошел в бар и продал его там кому-то. Он туго соображает, как я уже говорил, но вполне способен ориентироваться в обстановке. Он не преступник, однако может влипнуть в криминал. Необычный поворот, – хм-м-м, – он оказывается в том самом месте и идет прямо к убийце. Итак, да, он продал пистолет, а кому – не знаю, но если бы и знал, вам не сказал бы. Поймите, я не желаю впутывать Эрнесто в эти дела. Он ни в чем не виноват, но за ним числится список мелких правонарушений. Видимо, существует очень старый ордер на его арест на основании, как я предполагаю, какого-то имущественного правонарушения, хотя полностью я в этом и не уверен. У него плохо с памятью, а все из-за того, что отец в детстве бил его и жестоко с ним обращался. Если он в прошлом и совершил какое-то преступление, то уже прочно забыл об этом. Но, так или иначе, я ни во что не хочу его впутывать. Он ступил на стезю добродетели и вполне честен, и отправлять его в «Рикерс-Айленд» по обвинению в давнишней краже автомобиля было бы, по-моему, несправедливо. Общество забрало у Эрнесто гораздо больше, чем он у него. – Он взглянул на меня поверх очков, сидевших на самом кончике его носа, и вернулся к сути дела: – Ну вот, Эрнесто открыл портфель и обнаружил в нем портативный компьютер. Он понятия не имеет, что такое компьютер, знает только, что его нельзя ронять и что он как-то связан с грамотностью. Мы с женой – единственные по- настоящему образованные люди, которых он знает, поэтому-то он и принес компьютер нам. Когда-то я был большим любителем послушать музыку, на высококачественной звуковоспроизводящей аппаратуре, как это обычно называют, это было где-то в семидесятые годы, когда… хм-м-м… все носили брюки клеш, ели сырное фондю и делали вид, что занимаются групповым сексом, и поэтому я сразу сообразил разобраться, как пользоваться ящиком, который мне принесли, и включил его.

– Батарейки еще не сели?

– Нет. Я открыл некоторые файлы и быстро понял, что передо мной. К сожалению, ни одного значительного текста, но, с точки зрения риторики, хм-м-м, убедительно. Вот, позвольте вам продемонстрировать. – Он выудил из беспорядочной груды бумаг и книг портативный компьютер и включил его. – Смотрите, вот датированные файлы… это записки Ланкастера. Я открою вам вот этот, записанный за неделю до того, как он убил Айрис Пелл.

Сегодня я три раза звонил моей любимой на работу, но она ни разу не перезвонила. В полдень послал розы. Цветочная фирма перезвонила в пять и сообщила, что розы не приняли. Я в смятении, не смог сосредоточиться на вечернем совещании. Позвонил любимой, придя домой. Мы могли бы сходить в кино. Никакого ответа. Пошел к ее дому. На улице холодно. Швейцар не разрешил мне войти в здание. Сказал, что таковы инструкции. Я предложил ему сто долларов, но он все равно не впустил меня. Теперь совершенно расстроен. Очень расстроен. Домой идти не хочется. Пошел в кафе, рядом с ее домом. Возможно, Айрис вернется домой. Может быть, она пошла в кино.

– Улавливаете идею? – заметил Ральф Бенсон. – Это его воспоминания о том, как он преследовал ее. Мы могли бы назвать это «Мемуарами Зверя» и продать за миллион долларов. Вы сможете получить права на экранизацию, кгм. Они достаточно подробны. К тому же есть и рассказ о том, как он стрелял в нее.

– Могу я взглянуть?

– Конечно, и вы поймете, насколько извращенным было его мышление.

Отыскал ее. Прачечная. Внутри в голубом платье, которое она носила, у меня был пистолет, и я знал, что она там через улицу, наблюдая и думая, и не мог просто сказать ей, как сильно я всегда любил ее и что никто другой не сможет обладать ею. Никакой другой мужчина, никогда!!! Я вошел в заведение и выстрелил в нее. Она увидела меня, и я выстрелил, чтоб сразу со всем этим покончить. Пули попали, все закричали, а я убежал. Сейчас я в такси, лицензия № 3N82, мчащемся по Бруклинскому мосту из Манхэттена.

Я кивнул. Это определенно тянуло на колонку.

– Вполне убедительно.

– Да.

– Вы можете мне это отдать? – спросил я.

– После того, как договоримся об одном условии.

– Вы хотите, чтобы я опубликовал записки труса и таким образом предостерег невинных девушек против кровожадной натуры всех мужчин?

Ральф прищурился:

– Это, конечно, замечательная мотивировка, но не для меня.

– Так чего же вы хотите?

– Я нуждаюсь в разнообразных благах, мистер Рен, но не могу их обрести. Я не способен добиться даже миллионной доли всех этих благ. Но бутылочка кларета оказалась бы весьма кстати, хм-м. «Вино устраняет чувство голода», – как говорил Гиппократ. Но больше всего мне хотелось бы иметь по паре приличной обуви для моей жены, для себя и для Эрнесто. Люди не выбрасывают и не отдают задаром хорошие новые ботинки. Моя жена в основном ходит в мужских ботинках, которые ей велики. Мне нечего отдать, кроме своей горькой улыбки, своего ума… ха!.. и, наконец, того немного, что я могу выведать у Вавилона, царящего надо мной. – Он посмотрел на меня с выражением отчаяния в глазах. – Я рассчитываю на тысячу долларов.

– Я не покупаю информацию.

– Пять сотен… уверен, это вам по карману.

– Послушайте, я желаю вам, чтобы обстоятельства для вас переменились.

Он взял компьютер и поднял его над головой, словно намереваясь швырнуть его, как волейбольный мяч.

– Я просто выброшу его вот так, как слова на ветер.

– Вы этого не сделаете.

– Неужели? – Похоже, эта мысль заинтересовала его, и он опустил компьютер.

– Скорее вы попытаетесь продать это кому-нибудь еще.

– Я улавливаю в их словах обсуждение условий, мистер Рен. Оттенок возможности! Пятьсот. Должно быть, это близко к вашей цене.

– Это не имеет цены.

– Как это благородно с вашей стороны! – выкрикнул Ральф Бенсон. – Весьма благородно, хм-м-м! Ваша журналистская честность не запятнана и, более того, подобно хорошо одетому джентльмену, может с самодовольным видом пройтись по проспекту благих намерений, восхищаясь чистотой своей обуви и гладкостью своего мундира. – Он воздел руки к небу и в своем гневе на мгновение стал, как мне показалось, тем, кем некогда был. – Очень благородно! Ну что ж, мистер Рен, давайте расставим точки над «i», а? Я – бедняк, неспособный зарабатывать на жизнь. Я настолько не в состоянии действовать в мире наверху, что вынужден жить в темном царстве внизу и заставлять слабоумного гиганта работать мусорщиком ради моего пропитания! Добавление пятисот долларов к моим вкладам увеличило бы эти самые вклады до пятисот долларов. Вы, сэр, практичный, преуспевающий человек, гораздо более могущественный, чем я, занимаете высокое общественное положение, у вас есть доброе имя и капитал. У меня нет ни малейших сомнений, что вам прилично платят за работу. Вы бы даже не заметили вычитания пятисот долларов из ваших сбережений. Эта сумма теперь уже не заслуживает вашего внимания. Пятьсот долларов! Для вас – ничто. Вот я и спрашиваю вас: что было бы более справедливым здесь, в преисподней? Соблюдение вашей самодовольной журналистской этики, которую каждый день нарушают многие ваши коллеги, или пожертвование незначительной суммы бездомному нищему, который предоставит вам за нее найденный клад в виде информации?

Я посмотрел на него, потом на часы. Мне нужно было увидеть видеозаписи Саймона.

– Сколько стоят три пары обуви?

– Хм-м-м, у городских розничных торговцев цена распродажи пятьдесят девять девяносто пять за пару.

– Это около ста восьмидесяти долларов. – Я заглянул в бумажник и проверил содержимое внутреннего кармана пальто. У меня нашлось сто тридцать два доллара, и я протянул их ему. – Это все, что у меня есть, если только вы не принимаете «Америкен экспресс».

– Продано.

Я кивнул, и вид у меня был при этом довольной жалкий.

– Эрнесто! – позвал Ральф Бенсон.

Через минуту Эрнесто резво взобрался по веревке в «вигвам» и, видимо, пользуясь одной рукой, спустил компьютер вниз.

– А как мне связаться с вами, если потребуется? – спросил я Ральфа. – Не проделывая по новой весь этот путь?