— Нет никакой тайны в том, что Вибекке была... — Мужчина замолчал. Глубоко вдохнул, как будто разбегаясь. — Я не буду говорить, что она была мне как дочь. У меня четверо дочерей, и Вибекке не была одной из них. Но она была очень близким мне человеком. Политически, что понятно, потому что, несмотря на ее молодость, мы работали рядом на протяжении многих лет, но и в личном отношении тоже. В той степени, в которой...
Он снова помолчал. Тишина казалась плотной. Никто не пил, никто не царапал стульями или подошвами темный пол вишневого дерева. Присутствующие едва ли отваживались дышать. Ингвар обвел взглядом комнату, не поворачивая головы. Лидер парламентского комитета по внешним отношениям, глубоко засунув руки в карманы, стоял возле дивана, зажатый между большим тяжелым креслом и двумя людьми, которых Ингвар не узнавал. Он смотрел в окно, прищурившись, собрав гримасой ожидания морщины на лбу, как будто надеялся, что Вибекке Хайнербак удивит их всех, помахав рукой с палубы небольшого корабля, который приближался сейчас к причалу под домом. Возле огромной китайской напольной вазы с белыми лилиями, не вытирая слез, беззвучно плакал самый молодой депутат от социал- демократов. Ингвар предположил, что он входил в финансовый комитет и поэтому знал Вибекке лучше, чем многие другие присутствующие. Министр финансов стоял рядом с трибуной, наклонив голову, и незаметно поправлял очки. Спикер парламента держал за руку какую-то женщину. Ингвар перестал осматриваться; его пронзила неприятная мысль: вилла на Тействаен, должно быть, является на данный момент наименее охраняемой террористической целью в Европе. Он слегка поежился. Пока он шел к дому от стоянки, он заметил единственную патрульную машину.
— ...в которой политическая вселенная вообще допускает дружелюбие, — наконец-то закончил старик. — И это возможно. Я рад, что...
Ингвар поклонился светловолосой женщине с красивыми ногами, и она коротко и грустно улыбнулась в ответ. Он медленно начал пятиться к выходу, пока экс-лидер продолжал свою речь.
— Извините, — шептал Ингвар раздраженным людям, приближаясь к цели. — Извините, пожалуйста. Я просто...
В конце концов он очутился в пустом холле, осторожно закрыл за собой двойные двери и глубоко вздохнул.
Наверное, не стоило сюда приходить. Он надеялся, что вечер памяти поможет ему нарисовать более убедительный и полный портрет Вибекке Хайнербак. Она, очевидно, была совсем не той, за кого себя выдавала. Уж во всяком случае, она была более сложной натурой, чем хотела показать. Он никогда не сомневался в том, что портреты известных личностей не бывают совершенно правдивыми, настоящими или полными, потому что их рисуют для публики широкими мазками, без нюансов. И все же увиденное два дня назад на месте преступления произвело на него гораздо большее впечатление, чем он решился бы себе признаться. Сегодня с утра, роясь в шкафу в поисках чистой белой рубашки, он думал о том, что люди из окружения Вибекке Хайнербак больше раскроются — и, возможно, больше раскроют ее — на вечере памяти, который проводится спустя всего ничего после смерти молодой женщины. Однако вот он здесь — и недоумевает по поводу собственной наивности: ведь даже рассчитывать на это было глупо! Вечер памяти политики всех мастей с наслаждением посвятят славословию, прекрасным воспоминаниям, скорби и попыткам добиться межпартийного единства.
Ингвар стоял спиной к двери гостиной и пытался понять, где может быть его пальто. Речь бывшего партийного лидера, прерываемая паузами и покашливанием, нечетко доносилась через массивные деревянные двери.
Слева, из приоткрытой двери в помещение, которое, скорее всего, было кухней, доносился голос. Женщина шептала напряженно, с шипением, как будто ей очень хотелось кричать, но она находила это неприличным, учитывая повод, по которому все сегодня здесь собрались. Ингвар собирался уже обнаружить свое присутствие, когда услышал мужской голос, глубокий и агрессивный:
— А ты не вмешивайся, черт побери!
Послышалось звяканье стакана, который с силой поставили на стол, после чего раздался легкий женский всхлип. Потом она что-то сказала. Ингвар расслышал только несколько ничего не значащих, вырванных из контекста слов. Он осторожно сделал несколько шагов по направлению к конусу света, выбивающемуся из полуоткрытой двери.
— Будь осторожен, — услышал он слова женщины. — Я считаю, что тебе теперь надо быть очень осторожным, Рудольф!
Она вышла в холл так неожиданно, что Ингвар непроизвольно сделал шаг назад.
— Ой, — вскрикнул он и улыбнулся. — Вы меня ужасно напугали, Ингвар Стюбё.
Женщина вывела за собой мужчину, с которым разговаривала, осторожно закрыла дверь, пожала протянутую руку Ингвара и ответила улыбкой на его улыбку. Она была ниже, чем ему показалось вначале. На ней была облегающая черная юбка до колен, подчеркивающая осиную талию, и серая шелковая блузка с оборками у горла и на груди, и она была похожа на миниатюрное издание Маргарет Тэтчер. Крючковатый нос, острый подбородок, глаза, достойные железной леди — холодно-голубые и как будто настороже, хотя взгляд казался расслабленным и доброжелательным.
— Кари Мундаль, — тихо представилась она. — Очень приятно. Вернее, я должна, наверное, сказать «добро пожаловать». Несмотря на обстоятельства. Вы, может быть, знаете Рудольфа Фьорда?
Мужчина был в два раза выше ее и в два раза моложе. Он, судя по всему, гораздо хуже умел скрывать свои эмоции. Когда он пожимал руку Ингвара, его ладонь была влажной. Взгляд несколько секунд метался из стороны в сторону, пока он наконец не взял себя в руки и не улыбнулся. Одновременно с этим он кивнул, даже почти поклонился, как будто понимая, что его приветствие получилось не слишком удачным.
— Я могу вам чем-то помочь? — спросила Кари Мундаль. — Туалет? Вон там. — Она указала на дверь. — Когда вечер памяти закончится, — добавила она, — мы подадим закуски. Только бы их хватило! Мы, конечно, не ожидали, что придет столько людей. Но лучше меньше, чем ничего. Вибекке ведь... — Она торопливо провела рукой по волосам.
Кари Мундаль, жена хозяина дома, была общественной иконой хорошей старомодной домохозяйки: не работала, сидела дома с четырьмя дочерьми и тремя сыновьями и обожала мужа, который никогда не скрывал, что верная супруга является главной причиной его успеха на политической арене.
— Во всех домах должна быть Кари, — часто повторял он в интервью, не обращая внимания на горячие протесты молодых женщин. — Одна Кари дома стоит десяти Кари в офисе!
Кари Мундаль следила за домом и гладила рубашки больше сорока лет. Она охотно общалась с журналистами из еженедельников и субботних развлекательных программ и после того, как муж ушел из большой политики, стала национальным талисманом, простой, милой и ясно мыслящей маленькой бабушкой.
— Вы туалет искали? — еще раз спросила она, снова указывая в сторону.
— Да, — ответил Ингвар. — Обидно уходить во время речи вашего мужа...
— Ну, надо так надо, — прервала Кари Мундаль. — Пойдем, Рудольф?
Рудольф Фьорд еще раз неуклюже поклонился, ему явно было не по себе. Он последовал за Кари, дверь в гостиную открылась и бесшумно закрылась за ними.
Ингвар остался в одиночестве.
Голос в гостиной звучал теперь монотонно. Ингвар с любопытством подумал, начнет ли собрание петь. Тело Вибекке Хайнербак нескоро еще предоставят для похорон. Казалось бы, в нынешнем вечере памяти не было ничего странного, однако, придя сюда, он поймал себя на мысли: есть что-то пошлое в том, чтобы устраивать такой вечер здесь, в частном доме, как импровизированный, но на самом деле хорошо организованный спектакль.
Когда Ингвар заглянул в кухню, в которой ссорились до этого Рудольф Фьорд и Кари Мундаль, он окончательно утвердился в этой мысли. Кухня была огромная, спланированная словно бы в расчете на приемы, подобные сегодняшнему. На столе и на полках плотно стояли серебряные блюда с бутербродами и аппетитными закусками, зажатые мисками разноцветных салатов. У стены громоздилось несколько ящиков с минеральной водой. На подоконнике, который был полметра в ширину и не меньше двух метров в длину, хозяйка расположила множество бутылок белого и красного вина, некоторые из них были уже открыты.
Ингвар осторожно поднял пленку на одном из подносов, сунул в рот три кусочка курицы и вышел из
