Что моё, то моё

девочка жила с отцом каждую вторую неделю. Мать Эмили умерла. Она жила с отцом.

– Живёт, – поправил Берли. – Эмили может быть ещё жива. Другими словами, все эти дети неплохо представляют срез норвежского детского населения. Половина живёт с обоими родителями, другая – у одного из них.

– Только отец Эмили на самом деле не является её отцом.

– Что?

– Звонил Германсен из отделения Аскера и Бэрума, – сказал Ингвар, указывая на телефон. – С ним разговаривал какой-то врач. Он не знал, имеет ли это значение для следствия. После того, что произошло в выходные, он посоветовался со своим начальством и, получив разрешение нарушить врачебную тайну, рассказал, что отец Эмили не является её биологическим отцом.

– А Тённес Сельбю нам об этом рассказывал?

– Он не знает.

– Он не знает, что Эмили ему неродная дочь?

Они оба взглянули на фотографию Эмили. Она была больше остальных, сделана профессиональным фотографом. У девочки был маленький подбородок, большие и серьёзные глаза, маленький рот с полными губами, а на голове, на соломенных волосах, красовался большой венок, сплетённый из цветов мать-и- мачехи.

– Тённес Сельбю и Грете Гарборг поженились, когда Грете уже была беременна. Тённеса посчитали отцом ребёнка. Никто никогда и подумать не мог о том, что это не так. Кроме матери… Вот. Через два года Грете и Тённес решили стать донорами костного мозга. С одним из их родственников что-то случилось, и все родственники… К большому удивлению врача, тесты показали, что Тённес вряд ли может считаться отцом девочки. Это было обнаружено абсолютно случайно. Доктор уже брал анализы у Эмили, совсем по другому поводу, и…

– И они ничего не сказали Тённесу?

– А зачем?

Теперь Ингвар стоял перед самой фотографией Эмили, он внимательно рассматривал изображение, поглаживая пальцем венок из жёлтых цветов.

– Тённес Сельбю – отец, каких поискать. Лучше, чем многие другие, судя по тому, что написано в документах. Я хорошо понимаю врача. Зачем сообщать человеку то, о чём он не спрашивал? Правду, которая ему ни к чему?

Зигмунд Берли недоверчиво взглянул на фотографию:

– Я бы хотел знать! Чёрт, если бы Стюре и Снурре оказались не моими сыновьями, я бы…

– Что – ты бы? Отказался бы от них?

Берли замолчал. Ингвар усмехнулся над замешательством коллеги:

– Забудь об этом, Зигмунд. Важнее то, какое значение эта информация имеет для нас. Для следствия.

– И что из этого следует, – думая о своём, ответил тот.

Снурре был тёмным, как и сам Зигмунд. Худощавым. Хотя он был симпатичнее отца, Зигмуд мог найти общие черты, рассматривая собственную фотографию, сделанную, когда ему было пять.

– Пока не могу понять. Сосредоточься! – Ингвар щёлкнул пальцами перед его лицом. – Первое, что нам нужно выяснить: как обстоят дела в других семьях.

– То есть все ли дети появились на свет от своих отцов? Значит, мы должны проверить это до погребения, позвонить родителям и сказать: мол, извините, дорогие господа, но мы сомневаемся в том, что вы действительно отцы убитых детей, так что не сдадите ли вы анализы? Так, что ли? А? Ты это имеешь в виду?

– Что с тобой? – Голос Ингвара был тихим и спокойным.

Зигмунд Берли ценил старшего напарника именно за самообладание, умение в любой ситуации не терять головы и чётко выражать свои мысли. Но сейчас Берли разозлился:

– Чёрт подери, Ингвар! Этим парням и так худо, а ты что, собираешься забить последний гвоздь в крышку гроба?

– Нет. Я собираюсь сделать это тактично. Очень тактично. Я меньше всего хочу, чтобы Тённес Сельбю узнал правду. А вот остальные… Тебе придётся что-нибудь придумать, чтобы получить их анализы. И немедленно.

Зигмунд Берли глубоко вздохнул.

– Есть предложения? – спросил он.

– Нет. Действуй на своё усмотрение.

– Хорошо.

– Мы должны как можно скорее выяснить, – начал Ингвар, его голос звучал дружелюбно, как у взрослого, который протягивает руку обиженному ребёнку, – являются ли отцы биологическими, и…

Зигмунд Берли поднялся.

– Я ещё не закончил, – сказал Ингвар.

– Так заканчивай, у меня полно дел.

– И отчего умерли Сара и Ким.

– Врачи говорят, у них ничего нет.

– Пусть ищут тщательнее. Проводят новые исследования. Мы непременно должны знать, в чём причина их смерти, и не являются ли они детьми неизвестного нам отца.

Зигмунд разжал кулаки и легко вздохнул:

– Не думаешь ли ты, что эти дети… имеют общего отца?

– Ничего я не думаю, – ответил Стюбё. – А вот тебе предстоит придумать, как заполучить эти анализы. Удачи.

Зигмунд Берли пробубнил что-то в ответ. Ингвар Стюбё был достаточно сообразителен, чтобы не переспрашивать. Зигмунд порой может ляпнуть что-нибудь, чего вовсе не имеет в виду. Кроме того, Ингвар хорошо понимал, о чём думает его напарник. Старший сын Зигмунда был светловолос и худ. «Весь в мать», – повторял напарник с плохо скрываемой гордостью.

Когда дверь за Зигмундом закрылась, Ингвар набрал рабочий номер Ингер Йоханне. Никто не отвечал. Он подождал. Потом позвонил ей домой. Но и дома тоже никто не ответил, и он почувствовал раздражение оттого, что не знает, где она находится.

39

Судя по всему, дом построили сразу после войны. Или в начале пятидесятых. В нём было четыре комнаты, а точнее, три плюс ванная и кухня. Дом был большим, внушительным – здесь явно не испытывали нехватки свободного места, как в других маленьких городках Норвегии после Второй мировой. Здание было недавно отремонтировано: свежая жёлтая краска покрывала стены, на крыше – новая черепица. Ингер Йоханне остановилась на обочине напротив входной двери. Забор тоже недавно покрасили, зелёная эмаль была нанесена таким толстым слоем, что сначала она даже засомневалась, высохла ли она.

Где-то проехала машина, слышались крики из-за высокого забора детского сада, в доме напротив стучал молоток, выругался плотник, женский смех послышался из открытого окна. Звуки маленького городка. И запахи – пахло только что испечённым хлебом. Знакомое чувство, что за тобой наблюдают, возникло у неё, когда она подошла к двери; невозможно понять, кто следит за тобой, о чём они думают и думают ли они вообще о чём-нибудь кроме того, что рядом чужак, неместный.

Ингер Йоханне Вик родилась и выросла в Осло. Она не много знала о таких городках, и сама понимала это. Однако в подобных местах было что-то привлекательное для неё. Неспешность. Предсказуемость. Чувство, что ты часть чего-то небольшого и обозримого. Она могла бы уехать, переселиться в провинцию, в какой-нибудь городок с пятью магазинами и автосервисом, с дешёвым жильём и единственной школой, в которой Кристиане будет учиться с пятнадцатью другими учениками. Совсем неплохо, но она не может себе этого позволить: Исак и родители останутся в Осло, а Кристиане они нужны рядом и постоянно. Она