почувствовала на себе взгляды, устремлённые из окон второго этажа жёлтого дома, с веранды виллы, стоящей через дорогу, глаза, спрятанные за шторами и жалюзи. Её заметили, от этого она почувствовала какую-то внутреннюю уверенность.
У жилищного кооператива, видимо, закончились деньги, предназначенные на благоустройство домов, когда ремонтные работы дошли до проводки. Панель с кнопками звонков, забрызганная желтой краской, болталась на стене. Ингер Йоханне попыталась позвонить. Ей пришлось взять панель в руку, а другой надавить на кнопку. Где-то далеко в глубине дома раздался звонок. Никто не отреагировал, так что она попробовала следующий. Дама со второго этажа, которая наблюдала за ней, не подозревая, что её прекрасно видно, свесилась из окна:
– Кого вам?
– Здравствуйте! Меня зовут Ингер Йоханне Вик, я бы хотела…
– Минуточку, пожалуйста!
Женщина спустилась вниз. Она улыбнулась Ингер Йоханне, выглянув из-за входной двери:
– Что случилось?
– Меня зовут Ингер Йоханне Вик. Я занимаюсь исследованиями в университете Осло. В данный момент я разыскиваю кого-нибудь, кто смог бы рассказать мне о том, что случилось с одной женщиной, которая жила здесь раньше. Давно, чтобы быть более точной.
Женщине было далеко за шестьдесят. Голова была покрыта сине-зелёным шифоновым шарфом, через него просвечивали явно крашеные чёрные волосы.
– Я переехала в этот дом в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом, – сказала она, не собираясь впускать Ингер Йоханне внутрь. – Так что, может быть, я смогу помочь? Кто вас интересует?
– Агнес Мохауг, – ответила Ингер.
– Она умерла, – сказала женщина и широко улыбнулась, словно ей было приятно сообщить об этом. – Она умерла в тот же год, когда я сюда переехала. Почти сразу после этого.
Женщина лениво подняла руку и ткнула куда-то налево в сторону первого этажа.
– Вы её знали?
Женщина засмеялась. На фоне болезненно покрасневших дёсен выделялись серые зубы.
– Да с ней почти никто не был знаком. Она жила здесь с того самого времени, как построили этот дом. С тысяча девятьсот пятьдесят первого года, если мне не изменяет память. Но она ни с кем… У неё был сын. Вы знаете об этом?
– Да, я ищу…
– Э… дебил, ну, вы понимаете. Я сама его не знала, он тоже умер…
Она снова засмеялась, громко и заливисто, словно считала исчезновение маленькой семьи Мохауг несказанно радостным событием.
– Говорят, он был больной. Очень больной. Но сама Агнес Мохауг… Она никому ничего плохого не сделала. Всегда была сама по себе. Печальная история, то, что случилось с её мальчиком, который…
Женщина замолчала.
– Который что? – осторожно спросила Ингер Йоханне.
– Ничего… – Она насторожилась. – Это было так давно. К тому же я плохо помню госпожу Мохауг. Она умерла всего через несколько месяцев после моего переезда, а её сын – за несколько лет до этого.
– Точно…
Тут женщина снова улыбнулась, что-то припомнив:
– Позвоните Хансволду, это в сорок четвёртом.
Она кивнула в сторону такого же дома, только выкрашенного зелёной краской, за высоким металлическим забором, метрах в ста левее.
– Хансволд живёт здесь дольше всех. Ему, должно быть, за восемьдесят, но он отлично соображает. Если вы чуть подождёте, я с удовольствием провожу вас к нему и представлю…
Она доверительно наклонилась, при этом не открывая дверь шире.
– …поскольку мы уже знакомы. Минуточку.
– Это совсем не обязательно, – быстро проговорила Ингер Йоханне. – Я справлюсь сама. Спасибо огромное!
Чтобы женщина в шифоновом шарфе не успела переодеться, Ингер Йоханне решила поскорее убраться. В детском саду громко закричал ребёнок. Плотник, стоящий на лесах, снова ругался и грозил засудить человека, стоящего у бетономешалки. Когда Ингер Йоханне вышла на дорогу, появился автомобиль, так что ей пришлось отступить, и она угодила ногой в грязь.
Городок как-то постепенно лишался своего очарования.
– Но я никак не могу понять, зачем вы хотите это знать.
Харальд Хансволд вытряхнул пепел из трубки в большую стеклянную пепельницу. Часть жженого табака рассыпалась по столу. Старый, хорошо одетый мужчина, очевидно, немногое различал вокруг себя: зрачок на левом глазу был затянут светло-серой плёнкой, а очков он не носил. Ингер Йоханне заподозрила, что он видит лишь размытые тени. Он впустил её, незнакомую женщину, принёс лимонад и кекс из кухни. В остальном он казался абсолютно здоровым. Он ловко набил трубку, голос его был спокойным, и он прекрасно помнил Агнес Мохауг, соседку, у которой был сын, страдавший задержкой развития.
– Он был легко управляем. Мне кажется, обычно именно это является основной проблемой. Ему было непросто заводить друзей. Настоящих друзей. Вы должны принять в расчёт, что это было совсем иное время, время, когда… терпимость по отношению к людям другим, непохожим…
Он застенчиво улыбнулся. – …ещё не стала нормой в обществе.
Ингер Йоханне не могла понять: он что, иронизирует? В груди закололо, и она сделала большой глоток лимонада. Он был слишком сладким, и она смущённо, стараясь делать это как можно незаметнее, выпустила изо рта большую часть напитка обратно в стакан.
– Андерс не был грубым, – продолжал Хансволд. – Моя жена приглашала его иногда к нам. Я нервничал, поскольку часто был в отъезде. Я бывший машинист, понимаете?
Было что-то благородное в этом пожилом человеке и его квартире, заставленной книгами от пола до потолка и увешанной современными литографиями. Всё это как-то не соответствовало образу простого машиниста Норвежских железных дорог. Испугавшись, что он заметит её подозрения, она заинтересованно закивала, словно всю жизнь мечтала поподробней узнать о профессии машиниста.
– Когда он был маленьким, это было не так опасно. Но когда начал взрослеть… Он превратился в рослого мужчину. Ну, вы понимаете… – Он покрутил указательным пальцем у виска. – А потом ещё этот Асбьёрн Ревхайм.
– Асбьёрн Ревхайм?
– Да, вы же его знаете?
Ингер Йоханне несмело кивнула.
– Конечно, – пробормотала она.
– Он вырос прямо здесь. Вы разве не знаете? Вам стоит прочесть его биографию, которая вышла в прошлом году осенью. Занимательная личность. И книга очень интересная. Вы знаете, Асбьёрн был бунтарём уже с самого детства. Одевался броско, шокировал всех своим поведением. Он и на самом деле был не такой, как все остальные.
– Неужели? – неуверенно спросила Ингер Йоханне.
Харальд Хансволд усмехнулся и покачал головой:
– В воскресенье, году в пятьдесят седьмом или пятьдесят восьмом… Нет, в пятьдесят седьмом! Сразу после смерти короля Хокона[24], через несколько дней, в стране был объявлен траур и…
Табак в трубке никак не хотел разгораться.
– Мальчик организовал экзекуцию около детского сада. Тогда ещё там был клуб бойскаутов. В то время.
– Казнь?
– Да. Он поймал кошку, нарядил её как короля. В мантию и корону. Сам сделал одежду. Бедное животное мяукало и вырывалось. Кошка должна была проститься с жизнью на самодельной виселице.
