в ту же сторону. Это был Арне Фольхаммар. Музыка не позволяла разобрать их слова, но жесты были вполне понятны. Дело шло к драке. Арне положил на стол купюры и последовал за своим рослым братом к выходу. Арвидсон взял Марию за плечи и повел на улицу. Снаружи толпился народ. Когда они вышли на Береговую улицу, Улофа и Арне видно не было.
Запах моря, роз и каких-то незнакомых цветов струился по переулкам, манящий, как ночная прохлада. Арвидсон не убирал руку с плеч Марии. На секунду расслабившись, Мария прижалась к нему, но в следующее мгновение выскользнула из его рук и стала разглядывать витрину рыболовного магазина. Военная хитрость, подумал Арвидсон. Мария никогда раньше не интересовалась ни рыбалкой, ни охотой. Он мечтал набраться решимости и взять ее за руку. Если бы она разрешила это сделать, он бы больше от жизни ничего не хотел. Впрочем, нет, он бы хотел продолжения. Мария сунула руки в карманы куртки, как будто услышала его внутренний монолог. Некоторое время оба молчали.
— Ты не знаешь, чем кончилось дознание в доме у Моны? Оно завершено? — спросила наконец Мария.
— Трюгвесон говорит, в шкафу у мальчиков в комнате они нашли надпись: «Как же мне осточертела эта семейка!». — Арвидсон улыбнулся. — Видимо, кто-то из птенчиков решил, что пора улетать из гнезда.
— Интересно, кто это написал?
— Обычное чувство для любого подростка. — Арвидсон чуть не проговорился, что сам он до сих пор живет в родительском доме, но вовремя прикусил язык. Такая ситуация, если ее не объяснить полностью, вряд ли может говорить в его пользу. — Мы получили заключение о вскрытии. У Вильхельма Якобсона был запущенный рак легких. По всей вероятности, он об этом знал или догадывался. Ему оставалось не так много.
— Интересно, обращался ли он к врачу? Я думаю об этой змее с разбитой головой. Никто из наших не узнавал в больнице и поликлинике, не обращался ли туда кто-нибудь по поводу укуса змеи? — спросила Мария.
— Трюгвесон поручил это стажеру. Так тот полдня читал законы, какую информацию можно запрашивать в больнице, а какую — нет. Имя узнать будет сложно, но следует выяснить, было ли в принципе такое обращение. А дальнейшие шаги обсудить с прокурором. Ведь есть врачебная тайна.
— Но когда идет расследование убийства, то, может, они все-таки сообщат имя?
— Надеюсь…
Они молча шли вниз к парку Альмедален. В дружеском, ни к чему не обязывающем молчании, дававшем каждому простор для собственных раздумий. Стоял почти полный штиль. Когда они шли вдоль крепостной стены, у Марии возникло ощущение вневременности, вот еще фонари бы заменить на факелы. Так бывает, если смотреть на море или на огонь. Время исчезает, нет ни прошлого, ни будущего, есть только остановившееся мгновение, здесь и сейчас…
— Интересно, говорил ли Вильхельм Моне, что он болен? С ее разрешения мы могли бы просмотреть его медицинскую карту.
— Не знаю. Трюгвесон хотел этим заняться сам.
— Какой смысл убивать человека, если он смертельно болен? — сказала Мария, когда они сели на лавочку в парке.
Черная вода блестела в свете фонарей. Далеко в море шла яхта под белым парусом.
— Чтобы облегчить ему страдания? Или тот, кто ударил его, не знал, что он болен. Не замерзла? — сказал Арвидсон и попытался опять обнять Марию за плечи.
— Нет, — засмеялась Мария. — Мне не холодно.
— Жаль. — Арвидсон сглотнул. — Очень жаль.
— Наверно. Я тебе скажу, когда мои обстоятельства изменятся, — сказала Мария и серьезно посмотрела на него.
Глава 34
Биргитта проснулась задолго до звонка будильника. Лучи солнца пригревали лицо. Надо было с вечера опустить шторы, но ночью она об этом не подумала, да и не разделась. Туфли лежали у нее в ногах. Она, должно быть, скинула их во сне. Кот услышал, что она проснулась, прибежал из кухни и, мурлыкая, прыгнул на кровать. Биргитта отпихнула его и повернулась на бок. Мысль о том, что нужно вставать, вызвала тошноту. От любого движения голова раскалывалась. Кажется, ночью кто-то колотил в дверь, но она не открыла. Просто-напросто не могла подняться с кровати. Даже думать не могла. Была не в силах. Придя домой, она выпила четверть литра рома, немного разведя его кока-колой. Не лучшее сочетание с выпитым перед этим пивом, но зато страх ушел и она все-таки уснула.
Наверно, это расспросы Марии о смерти Вильхельма заставили ее испугаться. Неожиданно ее охватила жуткая мысль и заставила убыстрить шаги, когда она шла домой через площадь: убийца Вильхельма может находиться сейчас в толпе. Ей даже показалось, что она увидела его профиль. Если он узнает ее секрет, то убьет ее. Что мог Вильхельм сказать ему в том рыбацком домике? Можно ли надеяться, что он промолчал? Теперь вся ее жизнь зависела от этого. Разговор с Марией вызвал в душе смутную тревогу, но и только. Но, когда она шагнула в ночь и завернула за угол, ее охватил страх. Она шла, беззащитная, одна по переулкам, и ужас держал ее за горло. Последний отрезок пути до дома она бежала, не решаясь смотреть по сторонам. Ей мерещилось его лицо за каждым поворотом. Она не могла попасть ключом в дверь подъезда, казалось, вот-вот она почувствует его руку у себя на плече. Интересно, если она закричит, кто-нибудь поблизости услышит? А может, он стоит и ждет ее наверху, за чердачной дверью? Ее шаги эхом отдавались по лестнице. Разве она сможет хоть что-то услышать, если ее шаги заглушают все звуки? Когда она зашла в свою квартиру и закрылась, то осмотрела каждый угол, а затем заглушила свое беспокойство, выпив то, что нашла у себя в баре.
Биргитта села на край постели. Хотелось в туалет, в комнате противно пахло перегаром, потом, сигаретным дымом и духами. Ее опять замутило. Когда она попыталась подняться, пол под ней закачался и она снова упала на подушки. Чем больше она трезвела, тем страшнее ей становилось. Пока убийца Вильхельма не знает, что она в курсе, кто он, то он ее не тронет. Но если узнает… Биргитта не решалась и думать, что будет тогда. Самое лучшее, что можно сделать, чтобы не вызвать его подозрений, — жить, как обычно. Но как? И какой ценой? Из коридора раздался звук рвоты, это заставило ее выбраться из постели. Держась за стены, она вышла в коридор, с трудом фокусируя взгляд. Там на коврике стоял этот котище ее подруги, за которым она временно присматривала, и блевал серыми волосяными шарами, перьями и костями. Биргитта едва добежала до туалета, как ее вырвало. Из глаз хлынули слезы и размазали косметику, оставшуюся со вчерашнего дня. Она взглянула на себя в зеркало. Оттуда на нее глянул тощий клоун с всклокоченными светлыми волосами. Черт возьми! Если бы кто-нибудь ее сейчас обнял, просто обнял, не задавая вопросов! Вот что ей сейчас было нужно.
Когда потом она стояла в душе, ночные страхи почти ушли. Вильхельма убил случайный попутчик! И все! Куда ее завела фантазия, смешно сказать! Нечистая совесть, заставляющая искать дурное в других людях, сыграла с ней злую шутку. Как будто у Биргитты нет других проблем! Разве это не мог быть случайный попутчик, который увидел в машине оружие? Или отчаявшийся наркоман? Зачем придумывать лишнее? Знакомые голоса по радио, звук пылесоса из нижней квартиры и капли из крана на кухне убеждали в том, что все как обычно. На дворе гремел контейнерами мусоровоз. Она потеряла полдня из-за того, что пыталась заглушить свой страх алкоголем. Сейчас наступило время поработать. Нужно ехать в ювелирную мастерскую и придумать новую форму для серебряных украшений. Ей всегда было легче искать форму пальцами, чем рисуя на бумаге. Она изготавливала поделки в средневековом стиле, и это приносило деньги, но ее душа художника хотела создать что-то новое. То единственное, то, чего раньше никогда не было, Биргитта мечтала создать из старого потускневшего серебра. Жажде творить всегда сопутствует страх неудачи. И ликующая радость, когда замысел удалось воплотить, — радость, которую может понять и разделить только ее отец. Это как в музыке — технически совершенное произведение трогает сердце куда меньше, чем легкий отход от совершенства, маленький дефект, придающий красоте индивидуальность.
