запястье и говорю, что если он не прекратит, то я, блин, заору.
Возможно, почувствовав нарастающее напряжение в нашем углу комнаты, Эмили направляется сюда с шампанским на подносе. Она улыбается.
– Выпей еще «Дом», Глор. Кто-то пооткрывал все бутылки. Не хотелось бы, чтоб оно испортилось.
Я пристраиваю свой стакан к ней на поднос. Беру два бокала и злобно смотрю на Дмитрия, пытающегося забрать один у меня из рук.
– Я иду на крышу, – говорю я, ни к кому не обращаясь. Дмитрий страдает акрофобией.
На верху лестницы стоит открытый холодильник, в нем – еще открытые бутылки «Дом». Парень по имени Рокки наполняет бокалы. Некоторые из них «Штойбен», как у Эмили, но есть и другие – «Баккара», «Лалик», «Микаса».[12] Чей холодильник – непонятно. В доме Эмили проходит пять или шесть вечеринок, и все они постепенно перемещаются на крышу. Дмитрий уходит. Я ловлю себя на том, что болтаю с кучей соседских гостей. В основном рассказываю им об этом гребаном кошмаре – развлекать ФБР, пока агенты ползают по твоему дому, пытаясь найти подозрительные телефонные карточки.
Внезапно я замечаю рядом с собой Дейрдре. Она кажется странно выпавшей из контекста.
– Подержишь меня за ноги, пока я буду блевать с крыши?
– Блевать?
– С крыши. Я могла бы вернуться в квартиру, но боюсь поскользнуться по дороге. Чего доброго грохнусь с лестницы.
Перил на крыше нет. Она ложится, свесив голову. Я придерживаю ее за щиколотки, гравий впивается в мои коленки. Никто ничего не видит, никто ничего не слышит. Я могу разжать руки и спокойно дать ей свалиться – и никаких свидетелей.
6
Мой отчим, Сидней, беседует в своей гостиной с маклером на корявом английском образца бруклинского гетто 50-х – теперь это модно среди бородатых евреев среднего класса, живущих в Калифорнии. В основном все дело в произношении: те же слова, сказанные на идиш, если у тебя правильный акцент, вперемешку с английским превращаются в нескончаемый бубнеж, похожий на звуки молитвы.
Сегодня нет большой нужды делить, потому что Сидней приглашает на новогодний обед только
– Моя дочь Глория, – говорит Сидней, как всегда игнорируя тот факт, что мы не связаны кровным родством, – прекрасная еврейская девушка. Она не похожа на еврейку, но это не страшно. Я все равно не понимаю, как она оказалась замешанной в этом убийстве. Я всегда ей говорил, что порядочные еврейские девушки не работают в тех местах, где люди готовы убивать друг друга: ей нужно бросать это, пока она еще может, и уж, конечно, порядочные еврейские девушки не должны оказываться в числе подозреваемых. Но она меня никогда не слушает.
– Я вовсе не подозреваемая. Я общаюсь с ФБР и пытаюсь помочь им в этом деле.
– Почему ты не выходишь замуж? Сколько раз я тебе говорил, чтоб ты сходила на вечер в ЕОЦ?[14] А ты все время общаешься с гоями.
– Может, потому, что я антисемитка, Сидней.
Я ухожу во двор, где на вечеринках Сиднея собираются курильщики. Курильщики по сравнению с некурящими – не такая уж плохая компания. Здесь Герман Вайсе, оптовый торговец мясом, Дэвид Гетцберг, страховой агент. Ларри Штайн и Барри Райшбах, адвокаты. И жена Барри, Джуди, у которой магазин еврейского антиквариата и самодельных еврейских четок.
Барри, в прошлом адвокат по уголовным делам, развлекает меня байками о своих клиентах, при казнях которых он присутствовал. Говорит, газовая камера быстрее, но электрический стул смотрится гораздо эффектнее.
Мы обсуждаем непропорционально большую голову агента Броди. Барри и Броди пересекались раньше, хотя уже давно не виделись, со времени Бар-Мицвы[15] сына Барри.
– Имей в виду, если тебе понадобится адвокат, я в твоем распоряжении.
– Не думаю, что до этого дойдет. – Я попиваю содовую и пытаюсь делать вид, что убеждена в этом. Кажется, не верят. Мне нужно кое-что уяснить. – Из меня не выйдет преступника. Вина и невиновность так… далеки друг от друга.
– Парни из Вашингтона любят допекать людей, Глория. Почему, как ты думаешь, они хотят представить в суде записи телефонной компании по карточке Пи-Джея? Телефонные номера твоих друзей не сыграют роли в этом деле, но могут здорово отразиться на твоей жизни. Они пытаются выбить из тебя признание. Вот почему я переключился на законы об авторском праве. Уголовные дела – штука слишком уж невеселая.
Я киваю и улыбаюсь, я отлично выгляжу. Тут мать зовет меня в дом, чтобы представить гостям.
– Ты такая застенчивая, Глория. Если бы не я, ты ни с кем бы не разговаривала.
– Я разговариваю с людьми. Я все время с ними разговариваю.
Она ведет меня сквозь тропические дебри гостей в оранжево-зелено-голубых одеяниях, бормоча мне их имена, так что, когда мы движемся в противоположном направлении, я могу притвориться, что помню их с прошлого обеда и сожалею, что не заметила их в этой толпе. Сплошь персонажи из Торы – Авраамы, Исааки, Иаковы, Ребекки, Лии и Рахили.
– Тебе нужно посерьезнее отнестись к словам Барри, – говорит мне мать. Мы останавливаемся у буфета, она накладывает мне на тарелку рогаликов, лососины, копченой и маринованной селедки.
– Мама, я не голодна.
Она отмахивается. Тонкие мягкие черты, слишком длинные русые волосы: несомненно, у нас не так уж много общих генов.
– Барри хорошо разбирается в уголовных законах, Глория. Он защищал много известных убийц. – Она накладывает второй слой сливочного сыра на рогалики. – Сидней его очень уважает.
– Но я в самом деле не голодна.
– Знаешь, у него сын тоже адвокат. Он уже партнер в «Худжиуотситц и Худживу». Ну знаешь, крупная такая фирма.
– Я не собираюсь встречаться с его сыном. – Я кусаю рогалик. Я откусываю еще и вскоре съедаю его.
– Сидней говорит, что сын Барри может быть выдвинут на премию «Адвокат года». Он считает, вам было бы о чем поговорить.
– Сидней так хорошо меня знает. – Я ем только селедку – не выношу пережаренную рыбу. Я говорю, набив рот копченой и маринованной селедкой, из-за чего губы у меня морщатся. – Если б ты не вышла за Сиднея, мам, я б сама за него вышла.
– Я понимаю, что он не твой отец…
– Пожалуйста, не начинай. – Я укладываю на второй рогалик лососину, лук и каперсы.
– Ты такая невыдержанная, милая. Ведь я желаю тебе только добра.
– Которое приходит вместе с Сиднеем. – Я заталкиваю в рот всю оставшуюся лососину и откусываю рогалик. Каперсы рассыпаются по полу.
– Он неплохой. Когда-нибудь ты к нему привыкнешь.
– Ты повторяешь это последние пятнадцать лет.
– И сколько раз за это время ты у нас была?
– Ты не хочешь познакомить меня со своими друзьями? – напоминаю я ей, заталкивая тарелку под стол, чтобы удержатся от дальнейшего обжорства.
– Ты с ними уже знакома, Глория. – Она стискивает мою руку. – Постарайся запомнить их имена.
Но я уже их забыла. Меня подозревают в убийстве. Я имею право хранить молчание.
7
Мы с Дейрдре стоим посреди «Мэйсиз» на Юнион-сквер, и она заявляет, что ей решительно нечего надеть.
