сплющенные в пластины золотые зубы, Дорошенко поспешно сгреб все обратно в мешок.
– Невозможно смотреть на это… – пробормотал он, побагровев от ярости.
Заремба пододвинулся к нему, обнял за плечи.
– Нам, Василь, выдержки и сил еще ой сколько понадобится! Сердцу не прикажешь, но действовать надо с умом. За все заплатят!
Богдан зачерпнул горсть колец, небрежно подбросил их и сказал презрительно:
– Безделушки… Из-за такого хлама люди извергами становятся! Тьфу!.. – Он поднес к лампе серьгу с большим камнем, который отсвечивал дивным бле shy;ском. – Драгоценная штучка. Верно, не у работницы отобрали…
– Что ты хочешь сказать? – гаркнул Заремба и схватился за щеку.
– Ничего, – пожал плечами Богдан. – Так, к слову…
– Смотри мне, умник… К слову… Будто его не понимают… Может, и в самом деле у какой-нибудь сволочи отняли – богачей тут вокруг до черта было. И может, если разобраться, мне их добра вовсе не жаль. Но разве об этом речь?.. Они ведь мучают и убивают всех подряд, особенно тех, кто светлого дня в жизни своей не видел. Тысячи и тысячи – вот что страшно…
– Что вы, вуйко, на меня кричите? Как будто я спорю…
– Да не на тебя я, – махнул рукой Заремба. – На себя… Сидим здесь, а они…
– Это уж ты, брат, загнул, – вмешался Дорошенко. – Сегодня – пятнадцать эсэсовцев, а это не первый день… Понимаю тебя, вон они уже где – за Доном, но мы ли в этом повинны? Тут, брат, нашей вины нет, – сказал уверенно. – Не терзай себя!
– “Не терзай”!.. А ежели больно?
– Спать! – ударил Дорошенко рукой по столу.
– Спать, – согласился Евген Степанович. – Спрячь это, – сказал Богдану, указывая на лежавшие на столе вещи. – Завтра возьмем на учет. Именем Советской власти. Это пот трудящихся…
Когда погасили свет, Заремба спросил Дорошенко:
– Василь, как ты думаешь: не лучше ли Богдана с частью этих… вещиц сразу отправить в город? Безопаснее будет. Посадим его на подводу, вроде бы на базар мужик едет. А я позднее, когда щека заживет, через Злочный отправлюсь по железной дороге.
– Думаю, правильно, – ответил Дорошенко. – Не понимаю только, как вы это добро в деньги превратите. Гестапо сразу на след нападет.
– Это уж пусть тебя не беспокоит. Задумали мы одно дело – первоклассное…
Менцель раздраженно бросил трубку и приказал позвать Харнака. В важных случаях он всегда советовался с гауптштурмфюрером. У Вилли Харнака умная голова и чутье подлинного следователя. Иной раз клубок так запутается, что сам черт голову сломит, а он именно за нужную нить ухватится. “Интуиция”, – улыбается. С такими способностями иной локтями проложил бы себе дорогу, а Вилли… Нет, не доведут его до добра вино и женщины!..
– Знаете, штандартенфюрер, – сказал он однажды, – то, что я себе позволяю, вы уже делать не решитесь. Вот, к примеру, не поедете же вы сейчас со мной в бордель? Видите! А я не желаю лишать себя такого удовольствия…
Менцель и сейчас не знает, шутил ли тогда Харнак или говорил правду. Вроде бы улыбался, а глаза серьезные.
А впрочем, черт с ним! Главное – что на гауптштурмфюрера можно положиться.
У Харнака под глазами синие круги, веки опухли.
– Что?.. – И Менцель сделал выразительный жест, намекая на то, что его подчиненный изрядно заложил за галстук.
– Как вы могли подумать, шеф?! – обиделся Вилли. – Вы же знаете, что с утра я не пью.
– В тем-то и дело, что уже не утро.
– Майн готт, действительно уже третий час! Но, надеюсь, вы вызвали меня не для того, чтобы сверить наши часы?
– Вы поразительно догадливы, Вилли. Снова неприятность…
– Листовки?
– Хуже.
– Кого-то из наших оболтусов прикончили?
– Хуже, Вилли, хуже…
– Еще хуже? Кажется, я становлюсь суеверным человеком: сегодня мне снилось…
– Ко всем чертям сны, Вилли!.. Подбита танкетка, которая везла в город драгоценности!
– Когда?
– Только что позвонили.
– Собираетесь ехать?
– Машина уже ждет нас.
Танкетка стояла на обочине – искореженный металл, запах горелой краски. Харнак обошел вокруг нее, зачем-то ткнул носком блестящего сапога по разорванной гусенице, заглянул внутрь.
– Двух мнений быть не может. Противотанковая граната… – Перепрыгнул через кювет. – Бросали вот отсюда. Даже окопчик выкопали. Умно…
– Можно подумать, что вы восторгаетесь этими бандитами, – скривил недовольную гримасу Менцель.
– Объективно оцениваю, штандартенфюрер. Если бы этих бандитов не было, нас с вами здесь не держали бы.
И вот так всегда! У этого Вилли чересчур острый язык. Никогда не знаешь, что он выкинет. И потом – никакого уважения к старшему по званию.
– Ох, Вилли, Вилли! – буркнул Менцель. – Вы когда-нибудь доиграетесь…
Собственно, такой именно тон в их взаимоотношениях ему как раз импонировал. Менцель знал, что при посторонних Харнак никогда не позволит себе фамильярничать. А с глазу на глаз пускай тешится…
Поднявшись на холмик, заросший травой, Хар shy;нак подозвал к себе Менделя.
– Вот здесь, шеф, охрана танкетки пыталась организовать оборону. Видите, сколько стреляных гильз? Потом наших солдат забросали гранатами.
Походил немного по опушке, что-то бормоча, а затем обратил внимание Менделя на свежий конский помет и следы, которые вели в глубь леса.
– Картина вырисовывается. Засаду хорошо продумали. Охотились именно за танкеткой – не обстреляли же колонны, которые проходили по шоссе ут shy;ром. Выходит, хорошо информированы. А это, штандартенфюрер, свидетельствует о том, что действовал местный партизанский отряд.
– Вы открыли Америку, Вилли! Это я и без вас знаю.
– Но ведь вы не знаете, что партизан было около тридцати, что у них способный командир – наверно, бывший военный, что отряд вооружен нашими автоматами, что у партизан было несколько раненых, а возможно, и убитые.
