новостями и проводила их приглашением не забывать ее, старуху. Софья, в свою очередь, попросила Татьяну Петровну позволить нам видеться почаще, на что та изъявила свое согласие.
Через несколько дней Татьяна Петровна отпустила меня к Низановым.
В сенях я позвонила. Мне отворил мальчик в худом засаленном казакине. Он побежал в другую комнату и торопливо сказал кому-то: 'Доложи барышням'. Женский голос отвечал: 'Сейчас!'.
Послышались шаги вверх по лестнице…
Между тем в боковых дверях показалась суровая фигура в халате и в ту же минуту' скрылась со словом 'извините'.
Вскоре прибежала Надя.
- Sophie просит вас к ней, - сказала она, - не взыщите, что мы принимаем вас запросто, а не в гостиной. Дедушка еще не одет и ходит по тем комнатам.
Я взошла. Наверху было всего две маленькие комнатки. В одной стояли шкафы для платьев, столы и пяльцы, за которыми шила девочка, в другой комнате жили две сестры. Лучи мартовского солнца сквозили в белые кисейные занавески на окнах; по стенам стояли две кушетки и кресло, перед которым находился письменный стол. На окнах много зелени, в особенности плющ вился по всем направлениям, впадая зелеными гирляндами даже на раму зеркала в простенке.
- Как я рада вас видеть! - сказала Софья. - Снимите, душка, вашу шляпку и садитесь.
Софья была в самой простой темной шерстяной блузе с белым гладеньким батистовым воротничком. Костюм ее был почти небрежен, пелеринка съехала набок, но блестящая белизна ее белья и прекрасно обутая ножка, маленькая, почти детская, смягчали эту небрежность.
- Простите, - сказала она, - я вас встречаю такою неряхой. Я не могу носить корсета, у меня грудь болит. Я целое утро лежала, оттого и волосы не в порядке.
Она подошла к зеркалу и поправила прическу и пелеринку.
- Вот и пелеринка съехала набок, - продолжала она. - Милая Надя! приколи мне ее. Да мне хочется чаю. Прикажи поставить самовар.
- Разве вы не пили еще чаю? (Было 12 часов утра).
- Пили, но я всегда еще пью в это время. Вы не откажетесь?
- Не откажусь выпить чашку. Вы хвораете?
- Да, по утрам я чувствую себя дурно. Нервы…
- Что ж вы не лечитесь?
- Лечилась, да толку мало; надоело.
- Вам бы на воды ехать.
- К этому много препятствий. Проживу как-нибудь. Половина жизни, лучшая половина прожита, о другой не стоит хлопотать.
- В ваши годы! - сказала я в свою очередь.
- В мои годы! Я вам говорила, что я старуха. Мне двадцать семь лет.
- Не может быть!
И в самом деле, на вид ей казалось не более девятнадцати лет.
- У меня такое лицо. Это фамильная моложавость. Уж такая живучая натура.
Вскоре она развеселилась; мы болтали о чем попало, рассказывали смешные анекдоты. Вдруг послышались тяжелые шаги на лестнице. Лица девушек отуманились, как будто даже страх выразился на них. Они обе в один голос сказали: 'Дедушка!', - но Софья сказала эти слова спокойно и холодно, а Надя - с видимою досадой.
Дедушка вошел.
Тут я могла разглядеть его лицо: оно было продолговатое, худощавое; крутой лоб, вместе с бровями надвинувшийся на глаза, напомнил Тарханова; нос прямой, короткий; губы тонкие, с резкими чертами на углах; борода вытянутая и загнутая. Светло-серые глаза глядели быстро, с какою-то суровою рассеянностью, не останавливаясь ни на чем. Смотря на него, думалось, что он сдерживает внутренний гнев, внутреннее недовольство окружающими и что вот-вот сейчас скажет что-нибудь неприятное. Чувствовалось, что ему все не нравится, все не по нем.
Софья познакомила нас.
- Вы навсегда останетесь у Татьяны Петровны или на время? Ведь Авдотья Петровна умерла?
Я отвечала утвердительно на эти вопросы.
- Оставила ли вам что-нибудь Авдотья Петровна? Софья вспыхнула.
- Да, она дала мне вексель в небольшую сумму.
- Ну, все же это вам пригодится, хоть на приданое. Каких лет умерла Авдотья Петровна? ведь, я думаю, ей под семьдесят было?
- Да, уж было.
- Ну что же, слава Богу, пожила. Для женщины это очень довольно.
- Однако все же Евгении Александровне очень тяжела эта потеря, - сказала Софья.
- Что ж делать? этого надо было ожидать. Смерть - вещь обыкновенная, особливо в наши годы, она уж в порядке вещей. Вот молодой человек умирает - жаль: тут нарушается закон природы.
- А все равно жаль, стар или молод умирает тот, кого любишь…
- Ну, уж это, душа моя, ваши женские рассуждения. Уж как женщины начнут рассуждать, так беги дальше… - сказал он резко.
- Разве женщины не способны рассуждать? - спросила я.
- Вы способны рассуждать о чепчике, о модах, - вот это ваше дело.
- Неужели нам только это дано в удел? - сказала я.
- Э, сударыня! удел-то дан вам прекрасный, да вы презираете его. Фи! как можно! - романтизмом питаетесь, фантазиями. Страсти различные сочиняете себе… Посмотрите-ка, нынче девушка замуж не иначе пойдет, как дай ей по страсти, а страсть-то прогорит, тут - фю! - и свисти в ноготок.
- Нельзя же без любви, - вдруг отозвалась Надя.
- Ну, уж и ты туда же! - закричал он. - Уж ты, сделай милость, не мешайся! Ты, матушка, живешь фантазиями! Ты - материальность… Тебе бы только романы читать.
- Такая же материальность, как все, - пробормотала Надя надувшись.
- Бормочи, бормочи себе под нос. Да! я все не дело говорю, я старый дурак!
Софья не выдержала и сказала с горечью:
- Ах, дедушка! можно ли это! кто ж это думает?
- Да ведь я знаю, что вы это думаете! Вам все не нравится. Вы бы все по-своему перевернули! Погоди вот, умру; вот тогда вспомните меня, да поздно. Тогда…
Но Софья быстро вспрыгнула к нему на колени, обняла его и прервала его речь поцелуями.
- Не смейте этого говорить, не смейте, - говорила она с ласковою фамильярностью, - я разозлюсь, я буду больна…
Он, видимо, смягчился, но старался скрывать это смягчение нахмуренным видом.
- Нечего злиться, душа моя, - отвечал он уже довольно нежно, хотя все еще раздра-жительно. - Я дело говорю… А по-моему, когда старший говорит, - хорошо ли, дурно ли, так ли, не так ли, - младшие должны молчать. Правда ли, Евгения Александровна? - обратился он ко мне.
- Я думаю, правда, - отвечала я против души, единственно из страха возобновить его резкий, громкий говор противоречием.
- Да, - сказал он, - все вы, должно быть, не так думаете. Вот и самовар принесли. Пейте чай, а мне нужно съездить.
- Куда вы едете? - спросила Софья.
- Мало ли куда нужно! экое ведь женское любопытство.
- Я так спросила.
- Так, так! то-то и есть, что вы делаете все так, не подумавши. Что придет в голову, то и давай. Также как давеча, вдруг пришла фантазия - дымом пахнет… а дымом и не думает пахнуть… Ну, прощай, душа моя!
Софья поцеловала у него руку, Надя последовала ее примеру.
- Не пугайтесь дедушкиной резкости, Евгения Александровна, - сказала мне Софья, - он подчас
