— Знаете, анекдот про Насреддина, как он пришел на свадьбу в старом платье, и его не пустили. Он пошел домой, одел лучший свой халат и когда вернулся, его усадили на почетное место. Когда перед ним поставили плов. Насреддин стал тыкать в блюдо рукав своего халата, приговаривая, — кушай халат, кушай.
Вызвав смех, довольный Шилов, продолжил:
— До того, как вы здесь появились, товарищ Костин, у нас здесь происходил конкурс рассказчиков, навроде Декамерона; слышали о таком произведении.
— Ну, как же, — осклабился охотник, «Декамерон», — это единственное, что я признаю в литературе кроме Стругацких, там же все друг другу изменяют; особенно я запомнил, как жена заставила мужа залезть в бочку чистить ее изнутри, а в это время любовник пристроился к ней сзади и тово.
— А как же Кервуд, — напомнил Шилов.
— Ну, не считая Кервуда конечно. Но Стругацкие, — это вообще вешь — единственное стоящее в русской литературе, а вообще я председатель партии 'стругацкистов'.
— Есть такая партия? — удивился Марат.
— Есть.
— И много членов?
— Пока я один, хотите, вас запишу? — предложил Костин.
Все единодушно отказались.
— Декамерон — не потому что там все тово, — неприязненно сказал Марат, — а потому, что они все время рассказывают. До того, как вы здесь появились, я рассказывал историю о том, как христианин ради девушки принял ислам.
— Да ты что, ради бабы стал чучмеком?
— Именно, — подтвердил Шилов, — но насчет чучмеков, я бы предостерег. Марат может вспылить, потому что он по прадедушке, — даже страшно сказать, чеченец, да и во мне есть изрядная толика татарской крови. Да и вообще, Россия течет через Кызыл-Орду. В каждом есть мусульманин.
— Во мне нету ничего мусульманского, — категорично заявил Костин.
— А если в русском нет мусульманина, то значит, в нем дремлет чухонец, что еще хуже.
— А что такого ты в себе чувствуешь мусульманского? — хитро спросил Костин.
— Как, что? — возмутился Шилов, — а гарем, какой русский не любит гарем? Кто от него откажется?
— Прежде чем получить гарем, ты должен будешь сделать обрезание, — заявил Костин.
— Ну и что, евреев тоже обрезают, посмотри, они весь мир заполонили, а потом, там не все обрезают, а только часть. Кстати анекдот в масть: женщина переспала с евреем, а утром говорит: 'Я, конечно, слышала, что их обрезают, но чтобы настолько!!!'
Пунцовая Галя поднялась, пошла на кухню, и оттуда через некоторое время крикнула.
— Кажется готово, будите Веронику.
Шилов посмотрел на Марата, тот пожал плечами. Шилов сказал:
— Может, не будем будить Веронику, пусть спит девственница, а то зайчонок маленький, на всех не хватит.
Марат сказал:
— Александр, это уже лишнее.
Шилов сделал умиротворяющий жест, но в этот момент занавеска, отделяющая спальню, где спала девушка, колыхнулась, и, из — за нее выступила Вероника.
— А вот и королева — девственница, — рискуя получить по шее, произнес Шилов.
— Здравствуйте, — сказала Вероника.
— Познакомься Вероника, у нас гость, ночной, правда, — сказал Марат.
Костин поднялся, кивнул и сказал:
— Костин. Ночной гость.
— Очень приятно, надеюсь, что словосочетание 'ночной гость' окажется лучше слов — ночной горшок.
Марат удивленно посмотрел на девушку, подобная дерзость была ей несвойственна. Но Костин видимо совсем не обиделся, закатившись смехом (правда, не очень искренним). Он сказал: 'Конечно, окажется лучше'.
Шилов сказал:
— Я, конечно, рискую получить по шее, но всякий раз, когда вижу Веронику, входящую в комнату, у меня захватывает дыхание, словно вижу Афродиту, выходящую из морской пены. Марат попытался нахмуриться, но не выдержал и засмеялся, потому что все было точно так, как фантазировал Шилов; он поднялся с лежака, чтобы окунуться в море. В этот момент он увидел Веронику, идущую по пирсу, на котором он загорал. Ощущение было такое, словно во временной колоде вдруг рассыпались карты, и древняя богиня, настолько древняя, что о ней не осталось даже красивого мифа, вдруг выдвинулась и пошла на Марата, который стоял, словно превратившись в соляной столб, не в силах оторвать взгляда от ее красивого лица, а в следующий миг от ее совершенно возмутительного бюста, вызывающе покачивающегося перед глазами Марата. Девушка подошла к краю пирса и бросилась в воду. День был солнечным и ветреным, море было неспокойно; выждав несколько минут, Марат последовал за ней, но, сколько не пытался, так и не смог разглядеть среди волн ее русоволосую, коротко остриженную голову. Поплавав немного, он вернулся на свое место. Прошло полчаса, девушка все не возвращалась. Обеспокоенный Марат направился к месту, где загорала девушка, там лежала ее подруга. Марат проговаривал в уме фразу, когда увидел богиню, возвращавшуюся с противоположной стороны пирса. Марат вернулся к своей лежанке и углубился в книгу. Через несколько времени, он услышал слова, обращенные к нему: 'Вы рискуете сгореть'. Подняв глаза, Марат вновь увидел проходящую мимо богиню, чей лиф вот- вот готов был разорваться от давления мраморной плоти. Марат быстро поднялся и пошел рядом, с досадой отмечая, что красавица на несколько миллиметров выше его. 'Вы прекрасно плаваете, я пытался следить за вами, но ничего не вышло, я потерял вас из виду, вас так долго не было, что я забеспокоился и даже пошел к вашей подруге; право не знаю, что бы я ей сказал. Я хорошо плаваю, но все равно спасибо, приятно, когда незнакомый человек проявляет заботу о тебе, а кремом все-таки мажьтесь чаще, у вас незагорелая кожа'.
Девушка остановилась у края пирса, присела на своих длинных ногах, отвела руки назад и вопросительно посмотрела на Марата.
— Вы заговорили со мной по-русски, как вы догадались, что я из России?
— Ваш пакет, — сказала Вероника и бросилась в зеленую воду.
Марат вернулся к лежаку и разочарованно посмотрел на полиэтиленовый сумку-пакет, в котором он таскал на пляж полотенце и прочие купальные принадлежности, — на пакете было написано 'MOSKOV DUTU FFU'.
Появилась Галя, она шла, бережно держа в руках обернутый тряпкой чугунок.
— Саша, подставку, — крикнула она. Шилов вскочил и пододвинул к краю стола алюминиевую подставку. Галя водрузила на нее кастрюлю и сняла крышку; мясной бульон все еще продолжал кипеть, распространяя аппетитный запах.
Шилов подставил свою тарелку, но Галя сначала положила Костину, а затем всем остальным.
Ели, нахваливая дичь, затем выпили за охотника.
— А я зайчатину не люблю, — сказал Костин, — стрелять — люблю.
Шилов не упустил момента:
— Гиви, ты зайцев любишь? Кушать люблю, а так нет.
Взрыв смеха прервал волчий вой, сначала одиночный, затем к нему присоединились еще две волчих глотки. Наступившее молчание нарушил Марат, сказав, обращаясь к охотнику:
Негодуют, что вы ускользнули от них.
А Шилов добавил:
— Сожалеют бедолаги, что голодные остались, что не скушали тебя.
— Меня трудно скушать, — улыбнулся Костин, — я сам кого хочешь, скушаю.
В этих словах Марату почудилась угроза, он посмотрел на Костина, но тот добродушно улыбался, —
