— Рыболов тоже! Ну, да наловчишься потом… Сначала-то и у меня ничего не выходило… Пойдем-ка стряпать теперь.
Рыбу испекли в горячей золе. Завтрак получился вкусный. По крайней мере Красавчик находил, что ничего вкуснее ему не приходилось есть.
Впервые пришлось Красавчику есть завтрак, сооруженный собственными трудами, и это приводило его в восторг. Он восхищался ловкостью, с которой Митька развел костер и зажарил рыбу. Ничего подобного не приходилось еще видеть.
— Ловко ты делаешь все это, — не мог не похвалить он приятеля.
— Ну, еще бы! — отозвался тот. — Ведь прошлое лето я два месяца прожил в этих местах — научился.
Красавчик задумался на минуту.
— А не скучно тебе было?
Митька вскинул на него глаза.
— Чего скучно?
— А одному-то?
— Не-ет, — протянул Митька, возясь у костра. И добавил после молчания: — Вдвоем-то понятно веселее, хоть и одному скучать-то не приходилось. Тут дачи недалеко и станция… На станцию я шманать ходил…
— Ходил?
— Понятно, ходил.
Митька бросил мимолетный взгляд на товарища и нахмурился.
— Чего глаза-то выпучил? Деньги нужны же были…
Замолчали. Красавчик уставился взором в огонь и долго глядел на костер, не мигая. Митька занялся рыбой и по отрывистым резким движениям его было видно, что он недоволен чем-то. Наконец, Красавчик спросил робко:
— А теперь?.. не будешь шманать?
Митька прочел тревогу и грусть во взгляде товарища. Он сердито дернулся и буркнул сквозь зубы:
— Чего говорить об этом…
И разговор больше не клеился. Пропало веселое настроение, словно что-то тяжелое придавило его. Красавчик погрузился в грустное раздумье. Митька же злился почему-то: впервые разговор о воровстве поднял что-то тяжелое в его душе, и это было в высшей степени странно.
Когда поспел завтрак, настроение поднялось. Уплетая рыбу, друзья повеселели и к концу трапезы болтали с прежней веселостью: темное, что надвинулось внезапно, отошло, и снова на душе у друзей было радостно и легко.
Поели и развалились возле костра в живописных позах. Митька вынул махорку из кармана и занялся свертыванием «цигарок». Одну для друга, другую — себе.
— Теперь совсем на своей воле зажили, — заговорил он. — Только здесь-то мы не останемся, Миша. Здесь нам нечего околачиваться.
— Почему?
— Место плохое. Как тут жить на открытой полянке? Я знаю местечко получше. Недалеко отсюда… Есть тут озеро, а на берегу пещера. В ней я жил прошлое лето и теперь в ней заживем. Отдохнем вот только и пойдем туда. Там чудо и только. Дачи близко… Станция тоже…
При упоминании о станции Красавчик кинул на Митьку тревожный взгляд. Но взор Митьки был безмятежно спокоен, и тревога Красавчика погасла.
— И пойдем туда, — продолжал Митька. — Ты что думаешь?
Красавчик ни о чем не думал. Так хорошо было лежать на мягкой траве и ощущать теплую ласку солнца, что ни одна мысль не лезла в голову. Кроме того, ему было все равно, куда идти. Была бы только свобода и лес. Он кивнул головой.
— Мне что? Пойдем, хоть сейчас.
— Ну денек-то побудем тут еще. Отдохнем, как следует, и тогда пойдем.
Солнце начинало припекать. Жарко становилось на площадке, и друзья перешли под тень кустов.
— Легче тут немного, — заметил Митька, скидывая однако толстую серую арестантскую куртку. — Скинь и ты — право хорошо.
Красавчик последовал примеру друга. Приятная прохлада охватила тело. Оба с наслаждением разлеглись на траве, здесь, под кустами, еще влажной от росы.
Куртки, по-видимому, дали новое направление мыслям Митьки. Швырнув окурок «цигарки» в кусты, он, повернулся к приятелю.
— Нам надо бы одежу сменить, Красавчик. В этой штуке, он ткнул кулаком в куртку, — нас и распознать могут. Тут не смотри, что чухны живут, а полиция-то русская. Фараоны разнюхают мигом. Одежу непременно сменить надо, а то засыпемся.
Красавчик был настолько далек от каких бы то ни было мыслей, связанных с тюрьмой, что забыл даже о тюремной одежде, которую носил. Опасения Шманалы показались ему справедливыми.
— Правда, — согласился он, — а где другую одежу взять?
— Где? — Митька отвел взгляд в сторону.
В прошлое лето он попросту украл себе коломянковую куртку со двора какой-то дачи. По его мнению, это был самый простой и самый верный способ переодеться. Но он почему-то воздержался предложить этот способ Красавчику. Он знал, что Красавчик не согласится, и мысленно обозвал его «дураком» и «трусом». Как нарочно, Красавчик спросил в эту минуту:
— А в прошлое лето ты как же?
Лукавая улыбка скользнула по губам Митьки.
— В прошлое? Да просто стырил… Сушат дачники на заборах разные рубахи ну, я и взял себе одну.
Из скромности Митька умолчал о том, что «стырил» он не одну, а несколько рубах. Не рассказал так же и о том, что лишние рубахи были проданы владельцу постоялого двора возле станции.
Красавчик ничего не ответил. Только в глазах его скользнуло, опасение. Митька заметил это и раздражение шевельнулось в его душе.
— Тебе-то, понятно, «слабо» станет пойти на это… «Плакальщик» ведь ты… Может, выскулишь у дачников нам по рубахе?
Насмешка больно резанула Красавчика. Он поглядел с укоризной на Митьку.
— Зачем говоришь так? Я ведь… — дрогнули губы, и Красавчик не договорил.
Митьке стало жалко товарища.
— Пошутил я, Миша, — хмуро вымолвил он, — не сердись… А насчет стрельбы это я верно сказал, — продолжал он. — Коли не стырить, так выскулить по рубахе придется. Надо будет к дачникам пойти. Пострелять… Я уж надумал как…
Слова Митьки неприятно подействовали на Красавчика. Точно взял кто-то вдруг его радостную, ликующую душу и погрузил во что-то мрачное и холодное. Он точно сразу перенесся к Крысе, в прежнюю постылую обстановку. Красавчик даже кинул вокруг недоумевающий взор: не пропали ли яркая зелень, теплая ласка майского дня и веселый беспокойный птичий гомон? Стремясь на свободу, он мечтал о другой, неведомой, но счастливой жизни, в которой даже тенью не проскользнет печальное прошлое. Он думал зажить с Митькой совершенно по-новому и, вырвавшись из тюрьмы, ни разу не вспомнил о своем прежнем ремесле. Слова друга камнем легли на душу. Красавчик вздохнул и пригорюнился, как человек, которого безжалостно вырвали из области фантазии и кинули в скучную, серую действительность.
От Митьки не укрылась подавленность приятеля. У отчаянного питомца Крысы — Митьки-Шманалы — была чуткая душа. Он понял друга, хотя и странной показалась ему причина его печали.
— Эх, Красавчик, — почти с досадой вымолвил он, — да ведь один раз пойдем только! Потом уж не будем стрелять. Так разве, если на табак да на хлеб понадобится… А когда ягоды да грибы пойдут, то ни стрелять, ни шманать не нужно будет — собирать будем и продавать. Чего ты? Да и теперь-то, когда будем
