ходить, — я буду говорить, а ты только ходи со мной… Тебе-то и дела будет, что ходить со мной да молчать. Понятно, если спросят о чем, то ответишь — я научу тебя как. Понял?
— Понял. Да это все равно, ходить или говорить… Думал я, Митя, что не нужно этого будет… Вот я почему… А уж раз нужно, то пойдем…
— Ну вот и молодец! — оживился Митька. — Ты хороший парень! Не пойти ли нам сегодня за рубахами-то?
Красавчику было безразлично, когда идти. Мечты его все равно потерпели крушение. Его утешало только, что в недалеком будущем все-таки не нужно будет собирать милостыню.
— Мне все равно, — вздохнув проговорил он.
— Ну и ладно. А не искупаться ли нам? — предложил Митька, чтобы развлечь приятеля. — Айда, брат, к ручью.
— Пойдем, — оживился Красавчик.
Вода в ручье оказалась холодная: долго купаться не было возможности. Друзья скоро снова забрались нагишом на площадку. Обоих била дрожь от студеной воды и приятно было подставить горячему солнцу иззябшее тело.
— Брр… — вымолвил Митька. — И холодная же вода! Не иначе, как ключевая.
Он шлепнул по плечу Красавчика:
— Сойдемся, что ли?
Красавчик, смеясь, согласился. Оба сцепились в клубок и с хохотом покатились по поляне. На белом теле Красавчика смугло выделялись упругие члены Митьки, шутя перебрасывавшего и катавшего по траве приятеля. Громкий смех наполнил полянку, спугнув птиц с кустов.
— Что это у тебя? — прекратил Митька борьбу и, отдышиваясь, уставился пальцем в левое плечо Красавчика. — Что это?
— Где? — еле вымолвил тот сквозь одышку.
— Да на плече.
— Ах, тут! Родимое пятно…
— Впервые вижу такое родимое пятно. Посмотри-ка, ну ровно бабочка коричневая… Вот крылышки, хвостик, головка… Усы даже… Ей-ей, как вырисовано… Совсем бабочка…
— А раньше ты не видал его у меня? — усмехнулся Красавчик. — Ведь сколько времени вместе жили.
— Не пришлось. Эх, да! — вспомнив воскликнул Митька. — Колька-Палач говорил мне про бабочку у тебя на плече. Ты с ним на Бабьей речке купался, так видел он, правда! И бывают же такие штуки… Только неспроста это…
— Почему неспроста?
— Да так, — уклончиво заметил Митька, — только уж запомни, что неспроста, уверенно добавил он, одевая белье.
Одеваясь, Красавчик задумался. Почему-то вспомнилась вдруг Крыса, Колька-Палач и другие ее питомцы. Почему-то уверенность Митьки, что «неспроста» у него родимое пятно приняло форму бабочки, выдвинуло в памяти горбунью и старых сотоварищей. До этого он не говорил с Митькой о Крысе, а теперь почему-то захотелось потолковать о ней. Когда оделись и улеглись на солнцепеке, он спросил:
— Ты знал Крысу до того, как стал жить у нее?
Тема разговора даже Митьке показалась странной. Он с недоумением взглянул на Красавчика.
— Знал. Чего это ты о ней вспомнил?
Красавчик пожал плечами.
— Не знаю. Может не к добру это…
— Понятно, не к добру. Разве чертовки вспоминаются к добру? — наставительно заметил Митька.
Красавчик мысленно согласился с ним. Однако старуха продолжала занимать мысли и он не мог удержаться от дальнейших расспросов.
— Когда же ты узнал ее?
Митька фыркнул.
— Я то, братец, знаю ее года четыре, а слыхал про нее много от людей, знавших ее и по 20 лет. А ты мало что ли знаешь ее? Племянник ведь… И мало ли она колотила тебя? Забыл, что ли?
В воспоминаниях этих было мало приятного. Красавчик съежился…
— Спасибо тебе, — тихо вымолвил он. — Ты вступился.
— Чего там, — махнул Митька рукой, и что-то хмурое, угрюмое, почти волчье скользнуло в его взоре. — Сволочь она, вот что!
Он отвернулся, как бы отказываясь от дальнейших разговоров, но, минуту спустя, снова повернул лицо к товарищу. Оно было хмуро и в глазах горели искры ненависти.
— Ведьма она! — каким-то глухим голосом заговорил он. — Ей бы давно в каторгу надо… Знаешь ты, что она делала раньше когда ты-то и на свет не родился?
Красавчик потряс головой, превращаясь в слух: по тону Митьки он понял, что узнает нечто необычайное.
— Детей она крала и уродовала… Ноги, руки ломала им, каленым железом глаза выжигала… И много еще чего делала… Убить ее мало!.. Делала она эти штуки, когда еще с мужем жила… Знаешь Егорку- Курчавого, которого застрюмили[10] в прошлый год на мухе?[11]
Красавчик утвердительно кивнул головой.
— Ну, вот… Курчавый знает Крысу лет 20. Еще она тогда в Одессе жила. Рассказывал про нее Егорка разное… В чайной у Доброхотова сидели мы, года два тому. Он и мужа ейного знал. В Одессе они вместе детей коверкали, уродов из них делали…
— Зачем? — чуть ли не холодея от ужаса, спросил Красавчик.
— Тоже спросил! — криво усмехнулся Митька. — Думаешь, все такими херувимами, как ты, стрелять ходят? Нет, брат, нищенкам нужны ребята пострашнее, чтобы господ жалобить… Вот Крыса и делала таких, что страх смотреть на них было, и продавала их разным нищим. Потом вышло у нее в Одессе такое дело, что никак больше жить там нельзя было. Она с мужам — в Питер. В Питере она тоже взялась бы за прежнее дело, да мужа тут пришили… Ваську Карзубого знаешь? Ну вот он его и пришил. Ночью в «Виндаве» Крысин муж в карты сжулил, а Карзубка его пером… Пришил… Без мужа-то Крысе нечего стало делать. Говорят, он мастером был ребят уродовать, а она только таскала их. Вдовая Крыса начала плакальщиков держать да «купленным»[12] промышлять… Лет десять поди этим живет… Вот она какая, Крыса-то… Че-ертовка!
Митька с остервенением вытянул последнее слово и плюнул.
— Бросим говорить о ней… Сволочь она и только. Пойдем-ка, брат, лучше к дачникам рубахи стрелять…
Но Красавчик не мог успокоиться; то, что узнал он про Крысу, делало горбунью чудовищем каким-то. Он содрогнулся, подумав что было бы с ним, если бы он не приходился ей родственником. Дрожь прошла по спине, когда мальчик представил себе муки, которые терпели несчастные дети. Кровь стыла при мысли, что ему могли каленым железом выжечь глаза или переломить руки и ноги…
— А как же делали они? — спросил Красавчик и в глазах его, устремленных на друга, светился ужас.
— Что делали? — не понял Митька.
— Да детей калечили.
— А кто их знает. Не видал я. По-разному, верно…
— По-разному… — шепотом повторил Красавчик. — И много они покалечили?
— Пожалуй не мало… Да брось ты их, Миша! Говорить противно. Пойдем-ка лучше дело делать.
III
Митька-«плакальщик»
