Фильчаков Владимир
Паук
Корзунов выпил, понюхал хлебную корочку, посмотрел мутно.
— Так и живешь, значит, — сказал, обводя взглядом столовую. — Ничего, ничего. За третий сорт сойдет. Ты не обижайся, — остановил он Прошина, собравшегося было возмутиться. — Не обижайся, сам ведь знаешь, как сейчас люди живут. Вон, Кузьмина возьми. Писатель, между нами, так себе. Конъюнктурщик. Коммерческую лабуду гонит. А особнячок его видел? Ну, то-то. У тебя, конечно, что же, чисто, ухожено, выше среднего, но… не то. Квартира. У меня, кстати, так же. И столовая почти такая, с кухней совмещенная, и гарнитурчик похож, только другого цвета. Ну ты видел, знаешь. Да ты наливай, не стесняйся. — Корзунов помолчал, выпил, вытер губы рукой, подхватил с тарелки соленый огурчик. — Ммм, вкусный, сволочь. Где покупал? Ах, да, ты же сам солишь. Хоть бы рецепт списал. Да знаю, знаю, что раз двадцать списывал. Ну не получается у меня огурцы солить. Мягкие выходят и осклизлые. А у тебя, стало быть, талант есть. — Он загрустил, тяжело вздохнул. — Так о чем это я? Ах, да, о Кузьмине. Между нами, опять же, я тоже писатель не ахти какой. Да, чего греха таить. Ну, и ты не Достоевский. Да не дергайся ты! Я ведь к чему клоню? Таланту у нас, брат, не хватает. Мы даже коммерческую лабуду гнать не можем. Тут ведь как? Тоже талант нужен. А? А ты думал? Это ведь рынок, брат, там нужно держать нос по ветру. И чутье иметь. Так-то вот. Я ведь к чему клоню? — Корзунов навалился на стол, приблизил пухлые губы к лицу Прошина и прошептал: — Есть, говорят, человечек такой, у него можно таланту… — он замолчал, подмигнул.
— Что? — выдохнул заинтересованный Прошин.
— Купить! — Корзунов разрубил воздух ладонью.
— Ффу! — выдохнул Прошин, отстранился от лица собеседника. — Ну ты сказал тоже! Купить! Если б его можно было купить…
— А ты послушай, послушай, — сурово произнес Корзунов, приглаживая редкие сальные волосы, зачесанные назад. При этом он неотрывно смотрел на Прошина маленькими неподвижными глазками. — Не маши руками, не пугало, чай. У меня и адрес имеется. Сходи. Попытка не пытка.
— А сам-то что же?
— Я, — Корзунов опустил глаза и заметно смутился. — Не могу я…
— Это почему же?
— Ну… — глазки Корзунова забегали, он спрятал руки под стол и нервно хрустнул пальцами. — Боюсь я! — выпалил неожиданно.
Прошин вздрогнул.
— А я, стало быть, не боюсь?
— Ну ты же у нас всегда был смелый, — забормотал Корзунов, заглядывая Прошину в глаза. — Ты же всегда был рубаха-парень, которому все нипочем, что море, что ручей.
— Какой ручей?
— Да это я так, к слову! Решайся, старик, я тебе адрес дам. А потом уж и я, следом за тобой, помолясь.
— Ну, давай, — неожиданно согласился Прошин, протянул руку.
Корзунов остолбенело уставился на руку. Потом начал хлопать себя по карманам, достал пухлое портмоне, из него посыпались какие-то листки, чеки, квитанции, он бросился поднимать.
— Сейчас, сейчас, — бормотал Корзунов исступленно. — Где же она? Ага, вот!
Он поднял смятую и надорванную бумажку, на которой карандашом был написан адрес. Прошин посмотрел, кивнул. Корзунов бережно спрятал бумажку обратно.
— Так пойдешь?
— Пойду, — легко согласился Прошин.
— Э, никуда ты не пойдешь! — пытливо вглядываясь в лицо собеседника, заявил Корзунов. — Сидишь и думаешь, как бы поскорее от меня отделаться. Я-то уйду, уйду. А вот ты-то останешься. А потом всю жизнь будешь вспоминать адрес, и не вспомнишь ни за что. Локти ведь изгрызешь себе! А второй раз я тебе бумажку не покажу…
— Королёва девять, квартира семнадцать, — буркнул Прошин.
Корзунов потупился, хмыкнул.
— Гляди-ка, запомнил. Ладно, я пойду — он поднял грузное тело со стула, постоял немного, опираясь о стол, выпрямился.
— Погоди, — смущенно сказал Прошин, кивая на бутылку. — Допьем хоть…
— Старик, да разве ж я за этим к тебе приходил? Ты думаешь, у меня дома таких бутылок нету? Эх!
Корзунов с досадой махнул рукой и пошел в прихожую. Прошин заспешил следом.
— Март месяц, — прошептал Прошин, глядя в небо, с которого сыпались крупные снежинки.
Он зябко поежился, поправил кашне и продолжил путь. Быстро темнело, кто-то красил небо черной краской и прокалывал в нем отверстия для звезд. Прошин давно не бывал в этой части города и плохо ориентировался. Кажется, где-то здесь. Ага, вот! Улица Королева. Интересно, какого Королева? Того самого, который космические корабли строил, или какого- нибудь «героя» гражданской войны, прославившегося в боях с собственным народом?
Нечетные номера оказались на другой стороне улицы. Осторожно ступая, чтобы не поскользнуться, Прошин перешел дорогу, огляделся. Старые, еще дореволюционные дома. Узкие окна, лепные карнизы, атланты с вздутыми мускулами. Пустые подворотни, решетки на окнах первого этажа. Прошин завернул в подворотню дома номер девять, прошел по двору, где под снегом стояло несколько автомобилей, высились мусорные баки и детский «грибок».
— Не подскажете, где квартира номер семнадцать? — обратился он к подростку в яркой спортивной куртке.
— Там, — парень махнул рукой в сторону подъезда, закрытого тяжелой металлической дверью. Он заинтересованно посмотрел на Прошина и неожиданно спросил: — И вы туда же?
— В смысле? — Прошин остановился, и у него противно заныло в желудке.
— Да нет, — смутился парень. — Это я так, про себя.
Прошин постоял немного, посмотрел ему вслед. И какого черта он, Прошин, сюда все-таки приперся? Купить таланту? Взвесьте, пожалуйста, сто пятьдесят граммов. В бумажный кулек, как в старину. Ха! Ведь смеялся же в душе над Корзуновым! Ах, да, его пригнало сюда любопытство. Эдакий писательский интерес — а каким это образом здесь простаков облапошивают? Вдруг пригодится когда?
А может не ходить? Враки ведь и надувательство одно. А почему не ходить? Вдруг встретится некий типаж, которого потом можно будет описать b новом романе? Этакий маг-кудесник в черном плаще со звездами, творящий пассы над ретортами, в которых кипят ядовитые жидкости. Вздор! Что за штамп! Сидит там одутловатая старуха в пуховой шали, раскидывает засаленные карты и врет про судьбу, глядя честными глазами. Наврет и про талант, недорого возьмет.
Писатель вздохнул, еще раз глянул в черное небо, сеющее снег, и побрел к подъезду. Железная дверь оказалась запертой на кодовый замок. Прошин усмехнулся — цифры один семь и девять оказались почти стерты пальцами. Он нажал кнопки, и дверь распахнулась. Подъезд приятно поразил писателя. Во-первых, везде горели лампочки. Прошин вспомнил, какие скандалы устраиваются у него в подъезде по поводу замены перегоревших лампочек, потому что домоуправление менять их ни в какую не хочет, хоть расстреляй всех. Во-вторых, в подъезде изумительно чисто. В-третьих, стены окрашены не траурной зеленой краской, а веселой голубой эмалью. Ну, и, в-четвертых, на двери квартиры номер семнадцать во втором этаже висела табличка из нержавеющей стали, которая сообщала черными буквами, что в ней проживает некто Ройстерман А.М.
Прошин нерешительно потоптался перед этой дверью. Ох, польстил ему Корзунов, когда говорил, что он, Прошин, рубаха-парень и смельчак, ох польстил! Искуситель хренов! Вот его бы самого сюда, под дверь
