повзрослевшего мальчика. А вот что касается материнского молока – тут комментарии излишни. Леонидия стала Леонидом.
Она пока что еще не оправилась от шока, который получила, взглянув на себя в зеркало. Она продолжала стонать, но пока что еще нечленораздельно. И о ребенке пока что не вспоминала. Хоть в обморок не падала – и то уже хорошо; должно быть, у мужчин нервная система все-таки покрепче, чем у женщин.
А Ратибор (или теперь его/ее надо называть 'Ратибора'?) во всем этом содоме мирно спал на полу, подложив под щеку ладошку. Я даже испугался на мгновение – а вдруг с ним случилось то же самое, что с Ладой, и мы будем иметь двух Спящих Красавиц вместо одной?
Но на неприятности надо реагировать по мере их поступления; поживем-увидим, проснется или нет, не проснется – вот тогда и будем пугаться. Пока же нужно было принимать срочные меры. И, как оказалось, кроме меня, принимать эти меры некому.
И вовсе не потому, что я в нашей квартире единственный, по выражению Ворона, 'действующий маг' на текущий момент времени.
Просто кто-то должен брать на себя ответственность, кто-то должен принимать решения и думать за всех, обо всех и о каждом. Руководить, одним словом. Ворон, выполнявший эту роль в мирном и спящем нашем мире, как оказалось, в экстремальных условиях в лидеры не годился – иначе я не могу объяснить тот факт, что он углубился в разбор моих ошибок при заклинании, начисто позабыв о насущных наших проблемах. Кому, как не мне, с моим ясным умом, с моей практичностью, прагматичностью даже, не браться за рулевое весло нашего, фигурально выражаясь, корабля?
— А ну, тихо! — как можно громче рявкнул я. — Замолчали все немедленно!
Вы думаете, они послушались?
Как бы не так!
Я даже не могу сказать, что они меня не услышали — Ворон, на мгновение замолкнув, завопил:
— Что ты себе позволяешь?!!
Домовушка, подпрыгнув от неожиданности, еще пуще замахал лапками, а Жаб заверещал, что не фиг ему рот затыкать, давай, колдуй обратно!
И тут раздался очень негромкий голос:
— Могу я поинтересоваться, что тут происходит? — и эффект от этого такого негромкого, такого ОЧЕНЬ негромкого голоса был, как от ведра холодной воды, вылитого нам на головы.
Все сразу же замолчали, даже чайник перестал булькать и звякать крышечкой, даже шипение из бочонка со змеей прекратилось.
Это товарищ капитан Паук, верхом на Петухе, явился посмотреть, почему мы так шумим – мы по- прежнему дислоцировались в самой маленькой комнате, бывшей бабушкиной.
Да, что-то не выходит у меня с руководящей ролью. Авторитета, должно быть, маловато.
Вот пришел Паук – и чуть ли не шепотом остановил весь этот ор и гам, и мы, почти что связно, и почти что не перебивая друг друга, посветили его в обстоятельства, приведшие нас в такой ажиотаж.
Паук выслушал спокойно, задал несколько вопросов, а потом спросил:
— Как я понимаю, Кот не может немедленно вернуть всех превращенных в исходное состояние. Не так ли?
— Так, — мяукнул я. — Не могу. Я слишком перетрудился, слишком устал, слишком вымотался. И вообще я голодный! Я ни о чем, кроме еды, сейчас даже и думать не могу!
— Все голодные! — заявил Жаб. — А я не могу ни о чем думать, кроме как об этом клетчатом безобразии!
— А я вообще-то сомневаюсь, что превращенных можно вернуть в исходное состояние, — задумчиво пробормотал Ворон. — Мне это кажется принципиально невозможным…
— Ты, твое преминистерство, не каркал бы, и без твоих речей тошнехонько, — проворчал Домовушка.
— Каркать мне по природе положено, я все-таки Ворон, а не мокрая курица! — огрызнулся преминистр. — Но этот недоучка не экстраполировал отрицательный поток, а неэкстраполированные отрицательные потоки, как известно, придают заклинанию свойство необратимости. Поэтому я в сомнении…
— С этим сомнением, мне кажется, тоже пока что ничего нельзя поделать, — заметил Паук. — Так что вы, Ворон, продолжайте сомневаться, а мы будем решать первоочередные задачи.
Леонидия икнула.
— Это на что это Ворон намекает? Это он хочет сказать, что я навсегда останусь в таком вот виде? А мой муж — в виде чайника? — и снова икнула.
— Мне кажется, Лёне нужно выпить чего-нибудь успокоительного, — заметил Паук, — капель каких- нибудь. А то она никак не оправится после переживаний…
— И мне капель! — проквакал Жаб. — Я тоже никак не оправлюсь! Валерьянки мне! Четыреста капель! А еще лучше – рюмочку беленькой! Поправить здоровье!
— Даже и надеяться не смей, выдумал чего! — буркнул Домовушка. — Валерианы настоянной, так тому и быть, дам, только не четыре сотни капель, а четыре десятка. И то, мнится мне, многовато будет…
Домовушка сбегал на кухню, где у нас имелась аптечка, притащил пузырек с валерьянкой, рюмку (пустую) и стакан воды.
— Не, я не буду, — запротестовала Лёня, — мне нельзя, я кормящая…
— Батюшки! А про Егория-то я, голова дубовая, и забымши совсем! — всплеснул лапками, расплескивая воду из стакана, Домовушка. — Как он там, болезный, поди, совсем изголодался?
Леонидия взвыла.
— Как же я его теперь кормить буду?! — завопила она. — Дайте денег, я хоть в магазин сбегаю, 'Малютку' ему куплю!
— А вот в магазин тебе никак нельзя, — сказал Ворон, — если, конечно, ты не хочешь пасть бездыханным трупом. Ты ведь теперь мужчина, так что дважды порог квартиры переступить не сможешь. Возможно, конечно, что со временем и под давлением обстоятельств это заклятие потеряло силу, однако рисковать я бы не стал…
— Точно, — подтвердил Домовушка. — Может случиться исход летательный. Так что надо Пса в магазин отправлять, а ты ему записку настукай на этой… на машине на писательной.
Мы дружно повернули головы в сторону бочонка. Оттуда раздалось шипение. Пишущая машинка на крышке бочонка слегка подпрыгнула – кобра пыталась выбраться наружу.
— Да ничего, я так, — сказала Лёня. — Я от руки напишу…
И снова икнула.
— Напишешь, напишешь, — закивал лохматой головкой Домовушка, — вот капелек откушаешь – и сразу же и напишешь…
Домовушка накапал немножко валерьянки в рюмочку, разбавил водой, поставил на пол перед Жабом.
Потом с сомнением смерил взглядом Лёню – вернее того, в кого она теперь превратилась, – и не стал возиться и отсчитывать сорок или сколько там капель, а сразу вылил в стакан весь пузырек, поразмыслил, приоткрыл крышку чайника и туда тоже плеснул валерьянки с водой.
— Ему, поди, потужее всех пришлось, бедолаге, — пробормотал он себе в бороду.
Тут я должен с прискорбием признать, что дальнейшие события в моей памяти частично размылись, а частично стерлись совсем. Поэтому связного и последовательного изложения событий не получится. Должно быть, сказалось напряжение всего того хлопотливого и многотрудного дня: ведь мне пришлось спасать Крыса, и Егорушку, и Домовушку, да и всех нас в конце-то концов! Немудрено, что я стал нетверд в лапах и неуверен в движениях.
Смутно мне вспоминается, что я как-то неловко повернулся и опрокинул рюмку с валерьянкой, стоявшую перед Жабом, да так неудачно, что почти вся жидкость вылилась на меня. Совершенно инстинктивно, не думая, что делаю, я вылизал мокрую шерсть. Обычно я не моюсь языком, как какой-то обыкновенный кот, но тут, как видно, усталость взяла свое.
