тяжкие! Фу, срам!!!
— Ага, я понял, — уныло произнес я. — Коту дали валерьянки. Ну, и что дальше?
Тут Ворон меня удивил окончательно и бесповоротно.
Он фыркнул.
На чистом кошачьем языке, и с прекрасным произношением.
В переводе это будет…
Нет, лучше я не буду переводить, скажу только, что в переводе это будет совершенно нецензурно и непечатно. Да, я знаю, что нынче это даже модно – использовать при написании литературных произведений обсценную лексику. Но я как-то за модой не гонюсь. И воспитан в твердых правилах – для литературы литературный язык, для общения – разговорный. В присутствии женщин и детей – не выражаться.
— Ну, Ворон, убил! — восхитился я. — Да ты, оказывается, и кошачьим владеешь!
— С вами поведешься – и на суахили ругаться научишься, — сухо ответил Ворон. И вдруг заорал: — Все! Лирическое отступление считаю оконченным! Берись за дело! К сожалению, Бабушкин архив пропал, и приходится перелопачивать конспекты Лады. Вон ту стопочку возьми.
Ворон уже вернулся в привычное раздраженно-деловое состояние духа. Расспрашивать его теперь бесполезно – он только еще больше будет раздражаться, и я могу схлопотать клювом в темечко.
Я вздохнул, и поплелся к своему месту на письменном столе.
— Хоть что искать?
Ворон удивленно воззрился на меня.
— Как это – что? Ты вчера наломал дров, тебе и расхлебывать. Я, конечно, не уверен, что это варево возможно расхлебать, но попытаться необходимо. Нужно возвратить мать ребенку, мужа – жене; да и Жаб, я думаю, не захочет щеголять в этом шутовском обличьи.
— Ничего не понимаю!
То есть что-то начало брезжить в моей памяти, вроде бы я вчера пытался трансформировать какую-то тетку и какого-то дядьку, а Жаб, который всегда попадает не туда, куда надо, в этот раз попал под действие магии… Случайно, разумеется.
Ворон, видя мое недоумение, скупо и сухо просветил меня, перечислив по пунктам все негативные последствия моего вчерашнего неудачного колдовства.
Бр-р-р!
Немудрено, что я все забыл – это мой организм так боролся с мощными отрицательными эмоциями.
— …А ты думал, это из-за люстры Домовушка на тебя так взъелся? — завершил свой краткий обзор Ворон. — Нет, это из-за чайника. У Домового свои, может быть, ошибочные, но твердые понятия, что есть Зло и, соответственно, Добро. И убедить его, что в твоих действиях не было злого умысла, я не смог. Тем более что ты его оскорбил.
— Я? Домовушку? Да не может такого быть! И причем тут люстра?
— Про люстру, если сам не вспомнишь, тебе расскажет кто-нибудь другой. Мне сейчас не до бытового аспекта – мне бы с магическим разобраться. Возможно, Ратибор, когда проснется, нам что-то подскажет. Если будет в состоянии, то есть если не потерял при трансформации своих магических способностей. Иногда это случается.
Ратибор? А это кто еще?
Ах, да, брат, 'ейный брат', явившийся к нам из далекого 'Где-то Тама', и которого я случайно превратил в женщину.
Память моя пробудилась – я вспомнил все - но только до того момента, как опрокинул рюмку с валерьянкой.
Донна Роза!
Это ж действительно дрова у дома! Дубовые! Это ж мы за год не разгребем!
И я погрузился в работу.
Хоть мне и очень интересно было узнать, что там случилось с люстрой…
— Сижу, никого не трогаю, примус починяю…
Люстра эта, с висюльками богемского хрусталя, тренькавшими при малейшем сквознячке, когда-то висела в большой комнате.
Потом, когда Лада уснула, в большой комнате свет не зажигали.
И Домовушка, который питал слабость к хрусталю, словно советская женщина периода застоя, перевесил люстру в комнату Бабушки. Если я эту люстру разбил…
Но нет, этого я не сделал – когда Домовушка позвал нас с Вороном завтракать, я заглянул в бабушкину комнату.
Люстра висела на своем месте.
Так что вроде бы в самом страшном грехе я не повинен.
И все-таки что же вчера произошло?
Просветил меня Жаб.
Когда Жаб вылез из миски на подоконнике, клетчатое его оперение сверкало и искрилось на солнышке.
— Какой ты у нас стал красавец, ну прям Птиц Райский! — хихикнул Крыс и пошевелил носом. — Спасибо Коту должен сказать, а не дуться: был мерзкой Жабой, а теперь хоть в клетку золотую сажай, такой диамант! В клеточку! — Крыс снова пошевелил носом.
Жаб буркнул неразборчиво, то ли приветствие, то ли наоборот, совет Крысу заткнуться, и занял свое место за столом.
— Ты бы, Крысик, язык-от прикусил бы, чтоб беды не случилось, — ласково посоветовал Крысу Домовушка, ставя перед ним тарелку — Жабик наш и так не в духах, а ты его дразнишь-раззадориваешь… Мирно надобно жить, в любви и уважении взаимном… — и шлепнул на тарелку перед Крысом половник каши.
Пшенной, конечно.
Крыс скривился.
Мы с Крысом вообще-то антиподы, но тут наши вкусы совпадают – я тоже не терплю пшено ни в каком виде.
Однако в то утро я был слишком голоден, и совесть меня заедала, и мучило любопытство.
Поэтому свою порцию пшенной каши я принял не ропща, как заслуженный удар судьбы. Судьбоносцем в данном конкретном случае выступал Домовушка.
Но, должно быть, на моей морде покорность судьбе была написана слишком красноречиво.
— Ты уж, твое величие, прости-извини, деликатностей разносольных для тебя не припасено, — сухо сказал Домовушка, наделяя меня порцией каши. И поджал губки.
Тот самый Домовушка, который всего минуту назад читал проповедь о мире, дружбе и взаимоуважении!
Видно, крепко я вчера его достал.
Жаб злорадно ухмыльнулся.
На физиономии его перья не выросли, и ухмылка во всю широченную жабью пасть вышла зловещая. Я даже вздрогнул – просто монстр какой-то, а не Жаб, право слово!
Он, должно быть, уже был оповещен о том, что я потерял память. Рыб, декларируя отвращение к сплетням, тем не менее, тот еще сплетник: походя, двумя-тремя словами, а то и вовсе ненароком, легким
