– Вы не ждите, пока я буду детей укладывать, – сказала Салли, после того как овощной суп, спагетти, салат были съедены, а посуда вымыта. – Потому что, когда они заснут, я сумею только доползти до кровати. Собеседница по вечерам из меня плохая. Вы уж извините. Ребята у меня ранние пташки, особенно Джеффри – в шесть утра уже на ногах. А Бен стал плохо спать – с тех пор как Стива нет…
– Да перестань ты извиняться, Салли, – перебил ее Иден. – Это я должен извиняться, что не успел подстричь весь газон.
– Возиться с этим газоном – гиблое дело, – махнув рукой, засмеялась Салли. – Он то ли пересох, то ли промок. Листья так долго лежали плотным ковром, что трава взошла очень плохо. А я собиралась разбить клумбы, посадить розы… Но пусть уж этим займутся следующие хозяева.
– Следующие хозяева?
– Давай будем реалистами, Иден. Если развод, значит, дом надо продавать. Эта особа – Джина, что ли? Извини, я не могу говорить о ней спокойно, – совсем молода. Около двадцати пяти, наверное. Когда-нибудь она захочет иметь своих детей, понадобится дом, хозяйство. А ты представляешь Стива, который содержит одновременно две семьи? Стива, который и себя-то обеспечивает с трудом! А ты представляешь, каково мне придется тащить этакую махину? Да я за всю жизнь не выплачу кредит…
Все это Иден уже говорил Ханне, но из уст Салли те же слова звучали горше. Женщина старалась говорить непринужденно, бодрилась, но без особого успеха. И тем больнее Ханне было слушать ее. А при упоминании Джины Ханну будто ножом резануло. Не будь мы сестрами, я бы безоговорочно поддерживала Салли, осознавала она. Так, как это делает Иден.
Спустя немного времени Хартфилд вез Ханну домой. Ехали они молча, каждый был погружен в свои мысли. Впрочем, нетрудно было догадаться, о чем они думают.
Наконец Иден заговорил.
– Ну, и когда мы все скажем ей?
– Что я сестра «этой особы»? Острота была явно неуместной.
– Да, – хмуро подтвердил он.
– Не знаю, – сказала Ханна и хотела взмолиться: «Давай не будем об этом! Давай оставим все как есть». Но промолчала.
– Симпозиум начинается уже через месяц.
– Какой симпозиум? – удивилась Ханна. Странно, как быстро он выбросил из головы свою Салли!
– Международный симпозиум травматологов в Куинслэнде. А что, ты… Боже мой, неужели за этой свистопляской с самолетом мы забыли обсудить это?
– Скорее всего. Мне во всяком случае ничего не известно, если только я не страдаю амнезией.
Ханна вдруг вспомнила, что два месяца назад секретарь отделения Аннет Кенион вскользь упоминала, что «доктор Хартфилд собирается в Куинслэнд только в декабре». Так вот о чем шла речь!
– Тогда слушай. Брюс хочет послать туда нас обоих. На это время из Сиднея он вызовет замену. Так что за больных не волнуйся. Симпозиум обещает быть крайне важным. Из нашей травматологии едут Харрисон и Джеймс. Программа рассчитана на четыре дня…
– Включая время на игру в гольф?
– Вероятно, – кивнул Хартфилд. Как и Ханна, он знал, что подобные мероприятия не всегда оправдывают ожидания врачей-практиков. – Местом проведения выбран шикарный отель на курорте Голдкост.
– Но ведь это всего в часе езды от городка, где живут…
– …Стив и Джина. Я знаю. Поэтому я и заговорил об этом. Я собираюсь встретиться с братом. Может, проведу с ним целые сутки. Будет предлог отвертеться от развлекательной программы.
– А чего ты хочешь добиться? – с холодной сдержанностью поинтересовалась Ханна. Уж слишком решителен был его тон, слишком суровы глаза. Но Иден неожиданно вздохнул, вмиг утратив свою суровость.
– Не знаю. Наверное, как и ты, просто хочу посмотреть на него. И понять. Хочу взглянуть на ситуацию с их стороны.
– Для тебя всегда важнее была Салли, – невольно заметила Ханна.
– Да. Но с каждым днем мы все больше превращаемся как бы в третейских судей. А судьи должны быть объективными.
Девушка молча согласилась с ним. До ее дома они так и ехали в тишине, не желая разрушить опасной темой последние минуты уединения. И нежелание это было таким сильным, что, когда машина остановилась, Ханна, торопясь от смущения, спросила:
– Может, зайдешь? Попьем чаю… Еще совсем рано. Всего девять…
– Рад слышать это. Зайду с удовольствием, – произнес Иден.
…Ушел он почти в полночь. Чаепитие превратилось в легкий ужин, который они готовили вместе. Мороженое, орехи, шоколадный крем, рюмочка ликера – вот такой пир они устроили сами себе.
Ханна завела тихую музыку, и ненавязчивый джаз стал таким естественным фоном для их беседы, что они даже не заметили, когда кассета кончилась. В этот вечер Ханна узнала об Идене Хартфилде больше, чем за прошедшие два месяца. Он рассказал ей, что собирает антикварную керамику, что дважды в неделю играет в сквош, что его отец скончался несколько лет назад, что мать недавно вышла замуж и переехала на Тасманию, что у него аллергия на ананасы, что он любит орехи кешью, что все годы работы он намеренно избегал отношений с женщинами и что сейчас он чувствует, что пора заняться личной жизнью…
– …Но несмотря на это, завтра в шесть тридцать утра я должен быть в клинике, – с сокрушенной улыбкой закончил он. – Увы, чего мне не удалось, так это научиться жить так свободно и беспечно, как мне хотелось бы.
– Ничего! Не забывай, что на свете существуют стажеры и практиканты. Было бы желание, а замена найдется, – поддразнила его Ханна.
– Знаешь, ты думаешь, у нас с тобой еще будет возможность встретиться вне рабочей обстановки?
– Очень надеюсь на это…
Он не целовал ее уже несколько часов… Но весь этот вечер был наполнен чувственностью, вожделением друг к другу отдавало каждое слово и каждый взгляд. Они угадали мгновение, когда страсть, витавшая в воздухе, должна превратиться в физическую близость. Сладкое мороженое, терпкий ликер, мягкие подушки дивана, приглушенный свет ламп – все было на их стороне. И ничто не мешало двум искрам вспыхнуть пламенем.
Ханна уже знала вкус его губ, знала их теплоту и силу. Но это только подстегивало ее желание отдаться им полностью. Мучительно-сладкой болью пронзило сердце, когда жаркий мужской рот оставил ее губы, она застонала как от боли, и этот стон был услышан: Иден легко посадил девушку себе на колени. Дыхание их слилось.
Его руки скользнули под блузку, стремясь добраться до шелковистой кожи, и когда распахнулись «створки» ее бюстгальтера, она не испытала стыда, а только счастье удовлетворения. Лицо его погрузилось в мягкие теплые волны женского тела, а Ханна жадно вкушала иные прелести: она гладила мускулистые плечи, терлась о шершавые щеки, покрытые легкой щетиной, теребила темную поросль волос на широкой груди, любовалась очертаниями мужского стана, увы, пока скрытого от нее.
Сколько они просидели так? Минуты? Часы? Или это было одно лишь мгновение? Но Ханна уловила этот миг, узнала его, потому что за ним должно прийти то сладострастное чувство, которому она отдавалась когда-то… с Патриком Лейси.
Как будто током ударило Ханну это имя. Она поняла, что не посмеет переступить порог, из-за которого ей не будет возврата. Она поняла, что не готова. Поняла, что боится вновь ощутить боль в сердце. Поняла, что стоит на грани… любви. Поняла – и не решилась преступить эту грань. Слишком много было в ней противоречивых чувств.
Перемену в ней Иден почувствовал раньше, чем она сама. Почувствовал и понял: Ханна дрогнула. Движения его стали сдержанней, исступленный восторг сменился простой лаской. Усилием воли он сдержал свою чувственность, наладил дыхание. Ханна сразу ощутила напряженность его рук. Она смутилась, немного отодвинулась, и, опустив голову, стала перебирать бахрому на пледе.
– Мне пора? – глухо произнес Иден.
– Да. Иди, – одними губами сказала Ханна. – Я не хочу этого, но так надо. Иди.
