— Откуда? Да он же, мерзавец, у меня в лакеях служит. Я сам и разбудил его.
— Ну уж, будто, — усомнилась служанка.
— Но он ведь, бездельник, ни разу не говорил мне, что женат! Наоборот, в Сомбатхее все к шинкарке одной, Ширьяи, в мужья набивался. Во что бы то ни стало жениться хотел на ней…
Глаза Борбалы сверкнули и снова с доверием обратились на Меньхерта.
— Да, я слышала… Дурные намерения — они тоже наружу выходят, как и поступки… Ну, поняли теперь, зачем письма?
— Нет еще.
— Да это же очень просто. Если король ответит, что умершие — уже не его подданные, значит — мне можно замуж идти и Михаю Варге взять с меня нечего, потому что на покойников королевские законы не распространяются.
— Ловко, — улыбнулся Катанги.
Однако она вовсе не дура — умом ее господь не только что не обидел, а отличил прямо! Катанги даже любопытно стало второе объяснение послушать. От первого на него словно чудесной старинной сказкой повеяло.
— Ну, а архиепископ?
— Если он ответит, что смерть с отлетом души начинается, мое дело выиграно. Ведь душа-то у Михая Варги отлетела, значит, я вдовая уже.
— В этом есть свой резон.
— Ну, а если он ответит, что смерть позже наступает, что с этим так обстоит, как мы вот попросту, по-мужицки обещаем: дескать, 'твоя до гроба', — ежели гробовая доска жизнь и смерть разделяет, тогда дело пропащее, потому что в могиле Варга не был.
Катанги только головой покачал от изумления.
— Ну, милая, великий законник в тебе пропадает! Ясно: ты хочешь узнать, не накажут ли тебя, если ты замуж выйдешь.
Борбала кивнула.
— Но может, вы еще помиритесь с мужем? А то я привезу его сюда.
Она отрицательно потрясла головой.
— Ну что ж, тогда я в Пеште с каким-нибудь знающим юристом посоветуюсь и напишу тебе. А не выйдет иначе, Мишку заставлю на развод подать. Хорошо?
— Письма мои возьмете? — с фанатическим упорством повторила она.
Катанги замялся.
— Но чего ты этим добьешься? Ведь тебе…
— Возьмете или не возьмете?
— Ну, возьму.
— И ответ привезете?
— Привезу, если дадут.
— Тогда, значит, сладились. Так я найму извозчика на ночь и камешек в окно брошу — там, где в карты играют. Это значит — повозка уже у церкви.
— Сигарницу мне принеси, когда шубу найдешь!
Тем временем партнеры хватились Менюша, и посланные на розыски нашли его, но тут же тактично удалились, воротись с конфиденциальным сообщением (которое принято передавать с плутоватым подмигиваньем), что он-де там интрижку затеял, не будем ему мешать.
Ни к кому у нас не относятся с такой бережностью — кроме разве беременных женщин, — как к мужчине, покушающемуся на дамскую честь. Это наш национальный канон.
— Это дело другое! — смягчились взъершившиеся было игроки.
— Juventus ventus [Молодость ветрена (лат)], - улыбнулись старики милым сердцу юношеским воспоминаниям.
Вернувшись, Менюш сразу попал под перекрестный огонь пытливых взглядов: 'Ага! Где это мы гуляем? Ишь хитрец, проказник! Ну, да нас не проведешь!'
Он сел на оставленный для него стул (он уже был персоной привилегированной), и надежда вскоре улизнуть подстегнула его усталые нервы, подбодрив и воодушевив. С настоящим подъемом взялся он опять за игру, — словно остатки масла вылил в угасающую светильню, вспыхнувшую ярким пламенем. А по двужильным секейским графам даже не заметно было, что они бодрствуют вторую ночь: все по-прежнему свежие, веселые. Господи, из какого же теста они сделаны?
Полчаса спустя на цыпочках вошла Борча и положила перед ним найденную в шубе сигарницу с гербом Катанги, тисненным серебром.
— Ого! — встрепенулась компания, и град игривых замечаний посыпался на Менюша.
— Так это она? Гм, гм.
— Ох, вкусна клубничка!
— А глянула-то как на тебя!
Борбала, заалевшись как маков цвет, выскользнула из комнаты, а Менюш не без тайного удовлетворения и радости отметил про себя, что шуба уже есть. Влюбленный так страстно не жаждет свидания, как он мечтал о побеге. При одной мысли о постели, ожидающей его в Брашшо, сердце у него начинало биться быстрее. Ну вот, наполовину план уже выполнен. Остается вторая половина.
Он открыл сигарницу — там лежали две 'британики'.[46] Партнеры переглянулись, пораженные. Граф Тенки остекленевшими глазами уставился на это сокровище.
Шутка сказать — британики после этой дряни, которую целых два дня пришлось сосать! Тишина воцарилась могильная: напряжение было слишком велико. Губернатор, который как раз сдавал, положил карты, словно предчувствуя, что сейчас случится что-то необыкновенное (способность предчувствовать у губернаторов определенно тоньше развита, чем у прочих смертных). Менюш оценил важность момента и по инстинктивному побуждению вынул одну сигару — самую лучшую, не помятую — и протянул графу Тенки.
Граф улыбнулся, обворожительно улыбнулся, откусил кончик и еще раз улыбнулся Катанги. Сигара отлично раскуривалась. Тенки медленно, смакуя, выпускал дым через нос, словно жалея с ним расстаться. На третьей затяжке по его лицу разлилось неземное блаженство.
— Великолепная сигара, — промычал он, — просто первоклассная!
Он долго, мечтательно следил за струйкой дыма, потом осторожно сбросил пепел.
— Такую сигару я себе позволяю выкурить, только когда в Пешт наезжаю.
— Что-то редко ты туда наезжаешь, — вставил губернатор не без задней мысли.
— Опостылел он мне, Пешт этот. Глаза б его не видели.
— Да? А мне говорили, что ты… как бы это выразиться… на ближайших выборах…
— А, болтовня одна. Стар я уже для этого. Думал, правда, кандидатуру свою выставить, если другой не найдется… но, кажется, нашлась (и он дружелюбно указал глазами на Катанги). И вообще я стар… и сигара божественная… и вообще, какая там ставка?
У Катанги и у губернатора отлегло от сердца. Айсберг растаял. Тенки больше мешать не будет. Британика его свалила.
БЕГСТВО
Игра все продолжалась. Разгорелось настоящее сражение: четыре картинки против четырех простых, — ужасное кровопролитие! Страсти бушевали. Княжеский отпрыск свернул бумажный форинт бантиком — у секеев это называется «жеребчик». Жеребчик — скотинка, норовистая, нипочем хозяина не слушается. Кто его выиграет, тут же снова обязан поставить. Так он и странствует от одного к другому, возвращаясь и подогревая азарт.
Катанги играл рассеянно. Ему везло в игре покрупнее, и деньги его сейчас не интересовали. К тому же голова у него гудела и глаза застилало от двух бессонных ночей. Но Фортуна — божество прекапризное
