каждый истый мамелюк [Телохранитель (арабск.)] на месте должен быть. Вдруг правительству его совет или мандат понадобится — Конечно, один голос — это только один голос; но если каждый будет так рассуждать, что с Венгрией станется?
В общем, ты меня отпустила, деточка: ты ведь умница у меня, все понимаешь. Пуговицы ко всем моим сюртукам пришила, ветчинки сварила на дорогу (ух, славно я подзакусил в купе!), на станцию проводила и взяла с меня слово ежедневно писать. 'По крайней мере, хоть за письмом картежничать не будешь', — вот точные твои слова. Я обещал писать тебе каждый день, а в дни заседаний подробно излагать их ход и все происшествия — ты ведь сама любительница с галереи прения послушать.
Я влез в вагон, ты еще раз шепнула мне с заплаканными глазами: 'Экономь, Менюш, на всем экономь да квартиру сними, чтобы я тоже могла поскорее приехать', — и поезд тронулся.
Всю дорогу колеса слова твои выстукивали, и по приезде я первым делом стал искать газету, которая возьмется мои письма печатать про парламентские заседания, — чтобы ежедневно пять крейцеров на марках экономить.
Так я набрел на 'Пешти хирлап'. Там и будут публиковаться мои письма. То-то оскорбится коллега Миксат! Он на ту же тему статейки туда строчил. Правда, паршиво получалось; ну, да я сам теперь возьмусь.
Так вот, сегодня было первое заседание. Первое заседание по-настоящему нужно бы назвать 'днем рукопожатий'. Несколько сотен добрых друзей радуются встрече, не успевая пожимать друг другу руки. 'Ну, где лето провел? Как себя чувствуешь? Когда приехал?' — такие и подобные праздные вопросы нестройным гулом наполняют коридор.
Заседание открывает Банфи.[49] Тем временем сидишь и с любопытством оглядываешь палату: какая она стала.
Какая, ты спросишь? Да точь-в-точь как муфта твоя осенью, душечка. Достаешь и видишь, что она еще сильнее повытерлась, пооблезла.
Так и палата. Затылки — еще плешивей, лица — еще морщинистей. Постарела, одним словом, с прошлой сессии.
Полюбовавшись общей картиной, переходишь к деталям. Смотри-ка, министры прекрасно как выглядят! И не мудрено: отъелись небось в Кёсеге за королевским столом. [50]
Силади[51] очки надел. И зря. У него глаза красивые — симпатичные такие, выразительные, а теперь за стеклами их не видно. Фейервари[52] совсем поправился — бравый, статный, хоть сейчас в лейтенанты. Векерле так и сияет. Тиса, бывало, моргать начинал, когда законопроект хотел провалить; а Векерле улыбкой просителей добивает. Все они одинаковы, эти премьеры.
Министры вообще все в хорошей форме. На Лайоша Тису благотворно повлиял венский воздух (хотя не вредно бы и би-харской атмосферы туда захватить). Бела Лукач полнеет; даже Хиероними не похудел, — даром, что все лето с капосташмедерской водой провозился. Но зато просто чудо сотворил: такая эта вода вкусная, деточка, я даже вина не пью теперь.[53]
Короче говоря, правительство в добром здравии и, судя по всему, долго проживет. Все симптомы на это указывают. Дурных пока нет. Ну, а толкователи случаются всякие, и злонамеренные тоже.
Но вот зазвонил председательский колокольчик. О милый колокольчик, как давно не раздавался твой звонкий, чистый голосок! Клинг-кланг! Клинг-кланг! Банфи вручает высочайший рескрипт Анталу Молнару — сломанная печать белым мотыльком порхает на шнурке.
А изобретательный все-таки ум у этого Банфи! Не такой он простак, каким кажется. Смотри, какую штуковину опять удумал! Пристроил возле председательского места машпнку, похожую на часы, но с алфавитом вместо циферблата, а другую такую же — в коридоре. Когда нужно, она букву показывает, которая голосует в зале. Теперь уж не опоздаешь, милочка!
В остальном все по-старому, только у Дюлы Юшта[54] шрам во всю щеку. Полони и Этвеша[55] нет; Аппони[56] сидит, задумавшись, на своем обычном месте; за ним — Хоранский,[57] нахохлился, как больной сыч.
Между делом стал я и на дам вверху, на балконе, поглядывать — без всяких таких мыслей, Клари, честное слово! Знакомых все равно не было, а незнакомые и подавно меня не интересуют. Бог свидетель: таких красавиц, какой ты была, теперь уже не сыщешь.
Зато в зале я одну интересную вещь приметил: чуть не у всех ордена на груди поблескивают. Что за притча? Неужели это Вильгельм Второй пожаловал им в Кёсеге?..
Нет, вон и Регеле с орденом, и Шандор Эндреди, а они в Кёсеге не были. И Таркович не был, но все равно получил. 'Какая бестактность, — думаю, — я тоже не был, а мне не дали'.
Перевожу взгляд дальше — и что же? У всех стенографов на лацкане та же штучка.
Что это может быть? Что тут происходит? Начинаю расспрашивать, — и вот объяснение:
— Председатель выдал всем парламентским служащим.
— Зачем?
— Чтобы по этим значкам их от депутатов отличали.
Вот чинуши, вот баре, — ты подумай, Кларика! Такое оскорбление нам нанести. Я уверен, что это они сами себе выпросили, чтоб их с нами, грешными, не путали.
Но на чем я остановился, — да, что председатель передал Молнару рескрипт, на котором печать болталась с двуглавым орлом (кстати, ты не читала в газетах: где-то настоящего, живого орла с двумя головами подстрелили).
Антал Молнар огласил рескрипт. Этим и открылась вторая сессия. Потом объявили имена вновь избранных депутатов — среди них Отто Германа.[58]
Кто-то, кажется Габор Даниэл, вздохнул у меня за спиной: 'Ну, вот уже и Мишкольц в Германштадт превратился!'
И еще у нас двое новых коллег теперь, но смертных случаев новых пока нет. Скажи шурину Муки, пусть потерпит немного. Наверняка кто-нибудь помрет рано или поздно. Смерти никто не минует. И ты тоже за здоровьем своим следи, Кларочка. Не гуляй вечером без пальто или легко одетой: осень — время самое коварное.
После обычного бормотанья — чтения протоколов и объявлений — Имре Салаи обратился к премьеру с запросом по поводу ответа его величества кёсегским городским властям. [59]
Премьер, сияя улыбкой, сказал, что мог бы сразу ответить, но предпочитает подождать: вероятно, еще интерпелляции будут по этому поводу.
— Будут, будут, — доброжелательно заверили его со скамей оппозиции.
После этого был назначен день следующего заседания. Хелфи[60] не прочь был и после дождика в четверг, но палата в среду днем решила.
Ну, храни тебя бог. Ребятам подзатыльника от меня дай.
Твой любящий муж Меньхерт Катанги.
P. S. Квартиру ищу, но не могу найти. И вообще здесь, того и гляди, холера разразится. Я решительно против, чтобы ты сейчас приезжала.
М. К.
Письмо второе
27 сентября 1893 г.
Милая моя Клари!
Совсем кратко пишу тебе, душенька: уж очень я занят в комиссии по наблюдению за соблюдением.
Надеялся я после речи премьер-министра домой слетать на пару деньков — предполагался ведь
