Эпистолы: друзьям моим единственным

,

МОРАЛИСТЫ

Нас много. Но идем мы друг за другом.
Мы, как быки, увязанные плугом,
Проходим по эпохам и векам.

Но, господи, кто там идет за плугом
И кто велит так напрягаться нам?
И если вдруг за плугом не идет,
Господь суровый с длинным кнутовищем,
Какой же черт толкает нас вперед,
Чего хотим мы и чего мы ищем?

Мы тянем, тянем лямку сквозь века
И, девственное поле бороздою
Размежевав на доброе и злое,
Заботимся, глубока ли строка.

Ах да, конечно, — воин задрожит
И повернет обратно колесницы,
Когда прочтет: не преступай границы!
Не преступай начертанной межи!

,

ДОБЛЕСТЬ

В военных целях, облил мальчика нефтью и поджег, чтобы увидеть горит ли в нефти тело

Из жизнеописания Александра Македонского

Ты взял Геллеспонт, как барьер. Буцефал
Медлительных персов топтал.
На звонких щитах Буцефал танцевал.
На спинах костлявых плясал.
Но вспомни: обугленным телом дрожа,
На скользких от нефти камнях,
Худыми ногами живая душа
Скребла эту слизь, этот прах…
Когда твой угрюмый железный конвой
Мальчишку — в багровом бреду —
Влачил по планете, он черной пятой
В земле пропахал борозду.
И мир разразился небесной водой,
И в русло вода натекла.
Меж воинской славой и славой святой
Навеки межа пролегла.

Назад! Захлебнешься горючей слезой.
Твой конь не пройдет над такою рекой.
Назад! Содрогнись, непреклонный герой,
Твой лик все ничтожнее день ото дня.
Убийца детей с узловатой рукой —
Таким ты останешься в скорби людской.
Ты взял Геллеспонт, но пред этой чертой
Сойдешь, Александр, с коня!

,

РЕЧИТАТИВ ДЛЯ ДУДКИ

И была у Дон Жуана шпага

И была у Дон Жуана донна Анна

М. Цветвева

И была у мальчика дудка на шее, а в кармане ложка, на цепочке кружка, и была у мальчика подружка на шее — Анька-хипушка. Мальчик жил-поживал, ничего не значил и подружку целовал, а когда уставал — Аньку с шеи снимал и на дудке фигачил. Дудка ныла, и Анька пела, то-то радости двум притырочкам! В общем, тоже полезное дело — на дудке фигачить по дырочкам. А когда зима подступала под горло и когда снега подступали под шею, обнимались крепко-крепко они до весны. И лежали тесно они, как в траншее, А вокруг было полно войны… Война сочилась сквозь щели пластмассового репродуктора, война, сияя стронцием, сползала с телеэкрана. Он звук войны убирал, но рот онемевшего диктора — обезъязычевший рот его — пугал, как свежая рана.

И когда однажды вечером мальчик потянулся к Анне и уже встретились губы и задрожали тонко, там — на телеэкране — в Ираке или Иране, где-то на белом свете убили его ребенка. И на телеэкране собралась всемирная ассамблея, но не было звука, и молча топталисьони у стола. И диктор стучал в экран, от немоты свирепея, и все не мог достучаться с той стороны стекла. А мальчик весной проснулся. Проснулся рано- рано, взял на цепочке кружку и побежал к воде, он в кружку губами ткнулся, и было ему странно, когда вода ключевая бежала по бороде. А мальчик достал из кармана верную слою ложку влез в цветок своей ложкой