одна общая черта у 'Комедии' (она же 'Божественная') и обоих 'Завещаний' Вийона есть: оба автора превратили свои поэмы в некий ад (рай, чистилище — кому что выпало) для современников, друзей и особенно для врагов, о которых без этих поэтических произведений в наши дни ничего не знал бы даже самый дотошный историк.
А кто такой Равид — вопрошаем мы и смотрим в примечания. И в примечаниях обретаем многозначительный факт: 'Равид — лицо неизвестное'. Две тысячи лет, как истлел римлянин Равид (или вообще не римлянин?), а бессмертие ему гарантировано на все века человеческой цивилизации.
Ну, а при чем тут Вийон? Очень даже при чем. Кем был Робер Вале -кроме как однокашником Вийона по университету? Кто такой Мутон — в комментариях многозначительно стоит (в примечаниях к московскому изданию 1995 года), что 'ничего достоверного о нем не известно'. А Жан ле Лу -парижский водовоз и вор домашней птицы' — что помнили бы о мы о нем без Вийона? От служанки в таверне 'Шлем' не осталось даже имени — но остались 'Жалобы прекрасной Шлемницы' в 'Большом Завещании'? Наконец, кем был Ноэль Жоли?.. Все они — родичи Катуллову Равиду, и едва ли отыщется от них иной след земной, кроме как в бессмертных стихах Катулла и Вийона.
Впрочем, стилистику, близость творчества Данте и Вийона не стоит преувеличивать. Брунетто Латини, встреченный Данте в седьмом круге Ада среди содомитов, сам по себе занимает важное место в истории литературы XIII века; не назначь себе в провожатые по Раю Данте Бернара Клервосского, тот и без Данте обеспечил себе по меньшей мере еще три 'бессмертия' — как покровитель ордена Тамплиеров, как гонитель Пьера Абеляра, наконец, его имя содержится в названии породы собак 'сенбернар', и по сей день разыскивающих на заснеженных альпийских перевалах заплутавших путников. Даже не принимай Вийон участия в знаменитом поэтическом состязании в Блуа — потомкам в наследство осталось бы еще десять баллад, 'одетых' ключевой строкой 'От жажды умираю над ручьем', ибо строку эта сочинил другой великий французский поэт XV века, Карл, герцог Орлеанский. Наконец, уж вовсе ничем не обязаны Вийону Абеляр и Буридан, хотя их упоминает он в самой знаменитой из своих баллад.
Даже сама форма французской баллады, 'вийонада', не требовалась бы потомкам для того, чтобы сохранить память о Вийоне: не он ее изобрел. Изобрели ее (как и сотни других форм, большинство которых вскоре отмерло) провансальские трубадуры в те времена, когда в Европе царило 'зрелое' средневековье — не поздней начала XIV века; живший на полвека раньше Вийона Эсташ Дешан, поэт огромного дарования, оставил нам ни много, ни мало — 1165 баллад, не считая сотни-другой произведений в других жанрах. Есть среди этих 'других' и вполне пародийное 'Завещание', с которым Вийон наверняка был знаком. Есть у Вийона и просто пародии и парафразы, чьим прототипом послужили произведения Дешана. От этого Вийон не становится хуже, но надо бы вернуть в пантеон великих поэтов позднего средневековья Франции Дешана, ибо нынче за пределами этой страны знают[0.40] лишь Вийона, да самую малость — Карла Орлеанского и Гильома де Машо. А ведь Карл Орлеанский, проведя в английском плену более 25 лет, писал еще и по-английски — его 'английское' наследие составляет более шести тысяч поэтических строк, одних лишь баллад (созданных по-английски, но с использованием французского канона) он оставил потомкам 74 — словом, кого ни помяни, счет одним лишь сохранившимся поэтическим произведениям идет на сотни, если не на тысячи.
В 1998 году, издавая на русском языке первого 'полного' Вийона, автору этих строк пришлось принять на себя больше обязательств, чем сделать открытий: заслуга (и вина) Колумба не в том, что он первым доплыл до Америки, а в ом, что он из Америки привез (табак, картофель, кукурузу... ну, и еще кой-какие 'подарочки'). Поэтому решительно все переводы на русский язык из Вийона составитель все-таки под один переплет собрать не стремился.
Но Вийон все-таки был, и необходимо рассказать о нем то немногое, что известно. Обучение его (кстати, неизвестно чему! — исследователи не выяснили по сей день, в какой из наук пытался специализироваться Вийон) как-то шло, и в 1449 году ему была присвоена степень бакалавра, тремя годами позже — степень лиценциата: по меркам XV века Вийон завершил нечто вроде 'среднего специального' образования, мог учиться дальше на юридическом факультете, мог служить в городской управе, в суде, мог, наконец, заниматься преподаванием. Но чем занимался Вийон в последующей жизни — мы толком не знаем, зато пятидесятые годы XV века открывают нам новый источник фактов биографии Вийона — судебные документы.
Возле дома некоей набожной старой дамы по имени Катерина Брюйер лежал с незапамятных пор здоровенный круглый булыжник, прозванный школярами за внешнее сходство с грибом-дождевиком 'чертов бздех', — видимо, изначально булыжник служил межевым камнем. В 1451 году молодые студенты Парижского университета, — и в их числе Вийон, — то ли осерчав на Катерину Брюйер, то ли просто от непомерной юной энергии, погрузили этот булыжник на телегу и увезли к себе в Латинский квартал. Дама пожаловалась городским властям, камень вернули. Но распоясавшиеся студенты решили 'поставить на своем' — и опять увезли булыжник к себе. Дело запахло скандалом, нашедшим кое-какое отражение в стихах Вийона, но на фоне событий, сотрясавших Францию (в 1452 году была 'реабилитирована' Жанна д'Арк!), студенческие шалости оставались шалостями и даже получению степени лиценциата не помешали. Тяжба вокруг булыжника заглохла, впрочем, лишь в 1455 году, когда у Вийона начались куда более крупные неприятности.
Чем зарабатывал на жизнь Вийон в эти годы — можно лишь догадываться, но едва ли он и вправду был 'котом' при некоей толстой Марго, еще меньше похожа на правду теория, что юный Франсуа провел эти годы на иждивении у добродетельной матушки. Судя по мастерскому пародированию 'канцелярита' времен Карла VII, он мог прирабатывать кем угодно, даже писцом; но есть множество подтверждений и тому, что в своей среде Вийон к этому времени уже был известным поэтом; в 'Большом Завещании' есть написанная, видимо, еще в 1447 или 1448 году 'Баллада для Робера д'Эстутвиля', в акростихе которой запечатлено имя некоей Амбруазы де Лорэ, жены парижского прево д'Эстутвиля, который 'завоевал' ее в Самюре на турнире, организованном герцогом Рене Анжуйским в 1446 году; для XV века должность прево была уже лишь судейской, но кушать молодому человеку хотелось — вот и возникла 'эпиталама' хлебосольному покровителю. Вийону было всего лишь около семнадцати лет, но в куда более позднем возрасте поэт включил эту балладу в 'Большое завещание' — едва ли потому, что (как считают иные исследователи) не знал о том, что в 1461 Людовик XI прево д'Эстутвиля 'уволил': баллада, что ни говори, не из числа самых знаменитых, но уже вполне зрелая.
5 июня 1455 года случилась в городе Париже, да еще на церковной паперти, поножовщина: клирик Филипп Сермуаз напал на Франсуа Вийона и ножом рассек ему губу; причиной драки, по косвенным данным, была некая дама по имени Катрин де Воссель, — скажем деликатно, что едва она принадлежала к высшему обществу. Поднаторевший в искусстве уличной драки Вийон запустил камнем в голову Сермуаза, на чем жизненный путь любвеобильного клирика завершился, а у Вийона начались неприятности с правосудием. Вийон просто бежал, и едва ли сам знал куда, кроме того, что хотелось ему быть подальше от парижского суда.[0.41]
Полгода он где-то бродяжничал, и есть основания думать, что именно в этих скитаниях выучил он жаргон 'кокийяров', проще говоря — воровской язык середины XV века. В наследии Вийона на нем написано одиннадцать баллад, шесть из них впервые появились еще в первоиздании Пьера Леве (1489), пять остальных, сохраненных в рукописи, принадлежавшей шведской королеве Кристине, впервые увидели свет
