бурно расцвела в 'Дуинских элегиях'. Однако много приобретя в рваных, нерифмованных, гекзаметроподобных строках 'Элегий', Рильке слишком далеко ушел от самого себя. Его поэтический организм породил нечто вроде 'реакции'.
За несколько дней в феврале 1922 года, еще не окончив 'Дуинские элегии', в Швейцарии, в замке Мюзот, он создает свой последний из числа опубликованных на немецком языке при жизни поэта шедевров — двухчастный цикл 'Сонеты к Орфею'. Сонетами эти четырнадцатистрочные стихотворения можно назвать лишь с очень большой натяжкой, как некогда 'Часослов' (особенно его вторая часть), они более всего напоминают единую поэму в 770 строк; так же, как некогда из 'Часослова', а поздней из 'Жизни Марии', из цикла был изъят ряд 'сонетов', мешающих цельности книги: восемь сонетов из основного корпуса было изъято и ныне мы знаем их как 'Примыкающие к кругу 'Сонетов к Орфею''. Стихи прекрасны, но Рильке, как некогда Микеланджело, знал, что от глыбы мрамора нужно отсечь все лишнее — лишь тогда миру предстанет произведение воистину прекрасное, воистину совершенное. Микеланджело ясно выразил это и в собственном сонете:
Кстати, этот же сонет Микеланджело существует на немецком в переводе Рильке.
Говорят, что на стене рабочего кабинета Рильке в замке Мюзот висела гравюра, сделанная по рисунку Чимы да Конельяно, ренессансного художника, взявшего на себя смелость изобразить поющего Орфея. Выше уже было рассказано о том, что Рильке сделан 'Реквием' постоянным жанром своего творчества; 'Сонеты к Орфею' — последний из четырех основных реквиемов, вышедших из-под его пера, притом накануне первых симптомов той болезни, что свела в могилу самого Рильке, — белокровия. 'Сонеты к Орфею' посвящены памяти поразительно красивой юной девушки, дочери друзей Рильке по имени Вера Оукама-Кноон -она умерла от той же болезни, но еще раньше, и 'Сонеты к Орфею' стали одновременно памятником и ей, и Рильке.
Но на протяжении десяти лет (1912— 1922), когда медленно и с длинными перерывами шла работа над 'Дуинскими элегиями', Рильке тоже жил, как все люди, творил, попадал то в одну беду, то в другую, — впрочем, в эти годы его всеевропейская слава росла с каждым днем. От этого периода, помимо многочисленных стихотворений, никогда не собранных в отдельные сборники, осталось огромное количество поэтических и прозаических переводов Рильке: от 'Возвращения блудного сына' Андре Жида и 'Двадцати четырех сонетов' французской поэтессы XVI века Луизы Лабе — до 'Кладбища у моря' Поля Валери, с творчеством которого Рильке познакомился в 1921 году и дружба с которым озарила последнее пятилетие жизни 'Орфея из Праги'.
К Валери его вела судьба. В конце 1910 — начале 1911 года Рильке предпринял в два приема длинное путешествие в Африку, в Алжир и в Тунис, поздней — в Египет, где увлекся исламом. Буквально годом позже французский философ Рене Генон (1886— 1951) в своем неприятии западного христианства принял магометанство под именем Абдул-Вахид Яхья, а потом пошел еще дальше — принял посвящение суфийского толка и навсегда поселился в Каире. Рильке такое не мерещилось в страшном сне, его увлечение арабским востоком перешло лишь в более чем критическое отношение к традиционному образу Христа — при сохранении почитания Девы Марии. Поздний Рильке, сам того не замечая, возвращался к 'востоку' своей молодости; недаром русские мотивы так мощно звучат в 'Сонетах к Орфею'. Хотя Рильке и читал Коран и заверял друзей в письмах, что питает к пророку Мохаммеду очень глубокое чувство, для творчества Рильке отрицательный момент оказался важней: отойдя от ортодоксального Христа, ни к какому Магомету он не пришел — не принял бы он, надо полагать, и буддизма (классик 'пражской школы' Густав Майринк как раз в буддизм в конце жизни и перешел).
Война застала его в Германии, на ее начало он откликнулся длинным циклом поэтически неопределимых достоинств — в этих стихах больше ГЕльдерлина (второе рождение которого переживала в эти годы немецкая культура), чем собственно Рильке, и больше общегерманского, чем личностного. Куда интересней в этом отношении цикл откровенно-эротических стихотворений, возникший в 1915 году: как мы видим, в творческом отношении поэта просто бросает из крайности в крайность. Жизнь отплатила ему своеобразной 'крайностью': 4 января 1916 года в Вене он был... призван в армию. После трехнедельной 'строевой подготовки' кто-то из военных начальников разглядел, видимо, что даже как от пушечного мяса от Рильке на войне будет мало толку, и его прикомандировали к военному архиву. Русский язык XX века вынес из жаргона сталинских зеков точное слово для определения того, чем ближайшие полгода был вынужден заниматься Рильке: он 'перекантовывался' — война шла, а поэт в максимально переносимых для мобилизованного условиях дожидался ее конца. До 9 июня Рильке 'служил в армии', пока друзья, нажав на все возможные рычаги, не добились его переосвидетельствования и не вырвали из армейской казармы: несколько недель он провел вблизи от Вены, дружески общаясь с Гофмансталем, а потом вернулся в Мюнхен. После окончания войны, летом 1919 года, Рильке перебирается в Швейцарию — в единственную страну в Европе послевоенных лет, где окружающие говорили на знакомых поэту языках, где ждали его лекции, стихов, где — главное — ждали его самого и были ему рады. Поэт обрел относительный покой, вернулся к творчеству — и вот тут-то его и застигла 'вспышка сверхновой': в 1921 году он прочел Валери, сперва стихи, потом прозу. Восторг Рильке не имел предела, и он записал: 'Я был одинок, я ждал, все мое творчество ожидало. Однажды я прочел Валери и понял, что моему ожиданию пришел конец'.
Поль Валери очень поздно вошел во французскую литературу: ему было сорок шесть лет, когда отдельное издание не очень большой поэмы 'Юная парка' в одночасье превратило его и первого поэта Франции. Самое прославленное его стихотворение — 'Кладбище у моря' — было создано в 1920 году; 14— 16 марта 1921 года Рильке на одном дыхании сделал полный перевод всех двадцати четырех шестистиший, поняв и расшифровав тайнопись Валери столь глубоко, как едва ли удалось это сделать всем литературоведам мира вместе взятым; летом 1922 года вышло отдельным изданием главное поэтическое произведение Валери, сборник 'Чары', — в 1922-1923 годах Рильке переводит на немецкий все основные вещи этого сборника, а над переводами 'Фрагментов к Нарциссу' продолжает трудиться еще и летом 1926 года: 8 июня датирована 'Элегия Марине Цветаевой-Эфрон', 4— 11 июня — перевод 'Фрагментов к Нарциссу', концом того же месяца датирована дарственная надпись на сборнике 'Сады', с приложением 'Валезанских катренов' — только что вышедшем сборнике французских стихотворений Рильке. С Цветаевой и Пастернаком, чья эпистолярная дружба бросила прекрасный отблеск на последний год жизни Рильке, он лично никогда не увиделся (не считая встречи с десятилетним мальчиком на Курском вокзале в Москве), с Валери провел целый день 13 сентября 1926 года на берегу Женевского озера; об этом 'одиночестве вдвоем' по сей день ходят легенды, а Валери вспоминал: 'Какие минуты свободы, отзвучных даров — эти минуты последнего сентября его жизни!..'[0.50]. Именно странная религия Валери, точней, отсутствие религии, откровенное картезианство становится последним прибежищем беспокойного духа Рильке.
Впрочем, они с Валери виделись и раньше, еще в апреле 1924 года Валери приезжал в Мюзот. Встреча
