какими-то тяжелыми мыслями. Почему бы не поведать мне о ваших сомнениях? Клянусь, ни слова не выйдет за эти стены.
Я закрыла глаза. Голова кружилась, я словно падала с высоты — вниз, в пропасть, без дна…
«Мило, Мило, Мило…» — светилось в мыслях, как спасительный сигнал маяка.
— Лале?
Мое собственное имя упало тем самым последним камушком, который увлекает за собой лавину.
— Я в западне, — прошептала я почти беззвучно, чувствуя, как мое дыхание отражается от чужой кожи… так близко… — Я в западне, я не знаю, что делать… Так долго я была одна, не искала ни любви, ни дружбы… Слишком больно, слишком сложно… А сейчас… он… он…
— Кто он?
Я осеклась.
— Он… тот кого я люблю… без кого я не могу жить, и падаю в безумие, и умираю… Сначала это было почти незаметно — привязанность, просто привязанность, да… Но теперь… Все мои мысли только о нем, и даже сейчас…
«Мило, Мило, Мило…»
Да что такого в воздухе этой комнаты, что заставляет меня пылать и путает мысли?
Наваждение…
— А он… — его дыхание пощекотало мою шею. — Он любит вас?
— Да… Да, да!
Молчание.
— Он… говорил об этом?
Безжалостная память не дала мне солгать. Даже самой себе.
— Нет… не говорил, но…
— А почему тогда вы думаете, что это он — ваша судьба, Лале? — обласкал меня глубокий голос, растворяясь в горячей крови. — Вдруг это — просто притяжение тел? Любовь вечна, а влечение — проходит с рассветом… Говорил ли он, что любит вас, Лале?
— Нет… — по моим щекам уже не останавливаясь катились слезы. Жар в комнате, аромат благовоний и кожи Кирима, прохладные ладони, обхватывающие мое лицо — все это сводило с ума вернее, чем многолетнее одиночество. — Не говорил!
Руки медленно соскользнули на плечи. Я открыла глаза, встречаясь взглядом с Киримом.
— А я люблю вас, Лале. Любой — одинокой, безумной, веселой, грустной… — с неожиданной страстью прошептал он, и безупречная маска его раскололась под наплывом чувств. — С первой минуты, как я увидел вас на вечере леди Хрусталь — такую хрупкую и сильную… Я люблю и желаю вас, и вы знаете, что это не ложь… Ведь мои уста распечатаны эликсиром… — он наклонился — ниже, ниже, пока почти не коснулся моих губ. — Оставайтесь со мною, Лале… Вы так одиноки, как и я…
Одинока? Нет… у меня есть…
— Это неправильно, — попыталась я отстраниться, но руки на моих плечах держали крепко… или это я ослабела?
Наваждение, наваждение…
Кирим вдруг рассмеялся — и отстранился от меня.
— Неправильно? Я знаю вас, Лале, и понимаю, так, как никто никогда не поймет, — произнес он, удерживая мой взгляд. Мир окрасился в багрово-черные тона, сердце колотилось в горле. — Я знаю, какая вы… Лале…
Это было больно — слушать его тихий голос, но когда Кирим замолчал, стало еще хуже.
— Лале, — негромко позвал он… и я сломалась.
Слабая, слишком слабая… Скверная ученица… отвратительная наставница…
— Мило… — простонала я, подаваясь вперед — куда угодно, лишь бы меня обняли, погладили по голове, сказали, что все хорошо…
— Нет никакого Мило, — отозвался Незнакомец жарким шепотом. — Есть только я. Тебе мало меня? Лале?
Я не говорила ничего. Я плакала, чувствуя, как ночными мотыльками поцелуи нежно скользят по моему лицу, спускаются на плечи… и вот уже делся куда-то камзол, и разлетелись колокольчики с косичек — нет больше серебряного перезвона, что вернет мне разум. А руки Кирима больше не были холодными, нет — они обжигали обнаженную кожу. И глаза тонули в сумрачных тенях, пронизанных алыми сполохами, и шелково касались лица пряди огненных волос, а я… я плакала.
— Лале, — донеслось сквозь туман, и цепочка мягко натянулась. — Могу я снять это?
«Ключ?» — пробилась единственная мысль через зыбкое марево.
— Нет…
Зачем? Он не мешает, совсем нет… Лило никогда не мешал… Но рядом со мною — не Лило… кто же?
— Мило… — сорвалось с губ.
Дохнуло жаром чужого тела.
— Ах, Мило? Значит, так? Будет тебе Мило!
— Ми…
Но он не дал мне договорить, просто накрыв мои губы своими. И я растворилась в этом, забывая себя… забывая все…
…так близко, кожа к коже, и бабочкино крыло не поместится между нами, и плавятся на губах
