собственность купил сейчас прохиндей Лежнев. Он еще в молодости соблазнял ее с одной целью – завладеть землями любым способом. Возраст портит характер, это бесспорно, но князя возраст оставил без изменений, ибо портить было нечего. Он и в молодости был слащав и хитер, кругл и плешив, в общем, противнейший тип. К несчастью, и старость не облагородила его. Однако во время паузы, возникшей после слов Гордеевой, Лежнев порядком скис, глаза его потускнели. Значит, понял, сделала она для себя вывод: не удержать ему гордеевских богатств.
– Что вы хотите? – наконец спросил князь напрямую.
– Союза с вашим сиятельством, – лукаво улыбнулась Агриппина Юрьевна. – Во-первых, хочу знать, сколько вы заплатили за мои земли. Во-вторых, кто их вам продал…
– Во-первых, во-вторых… – поморщился князь, затем с тоской взглянул на постаревшую помещицу: – А вы ничуть не изменились характером, такая же напористая.
– Что поделать, князь, – развела руками она. – На старости лет остаться без состояния… да я половину вашей Москвы сровняю с землею из-за той, которую у меня украли.
– Да уж, вы можете, – с неудовольствием согласился он. – Вам бы мужчиной родиться, вы б переворот в государстве учинили. Что ж, тогда взгляните на бумаги.
Он проводил ее в кабинет, достал папку и, перед тем как отдать первый документ, посмотрел на помещицу с состраданием. Агриппина Юрьевна сочла его взгляд оскорбительным, неучтиво вырвала купчую, отошла к окну и принялась читать. Это была купчая на любимое ее поместье Вороново, и у помещицы дыхание сперло от злости.
«Лета тысяча восемьсот восемнадцатого октября в двадцать третий день наследник умершего капитана в отставке Ивана Владимировича Гордеева сын умершего Владимир Иванович Гордеев…» В глазах помещицы помутнело. Значит, все-таки сын. Не воры с большой дороги, а родной сын обокрал, продав «имение Вороново со всеми строениями, с хозяйственными заведениями, крепостными душами с детьми и их хозяйствами, а также прилегающими деревнями с постройками…». Помещица сделала паузу, оторвав глаза от бумаги. Это был удар существенный, так как она надеялась… Неважно, на что она надеялась.
Помещица принялась читать второй раз, припомнив наставления Ионы, чтоб в словах и даже между строчек она искала ошибки. А их не было. Третий раз глаза Агриппины Юрьевны пробегали скупые строчки. Обозначенные границы имения в купчей совпадали, но разве это главное? Главное – ее обманул сын, оставил без куска хлеба на старости лет, а сестру обрек на неизвестное существование. Что же с ним произошло? Кто надоумил его? И что теперь делать? Помещица читала строки: «У сей купчей крепости свидетелем был в том и руку приложил…» Фамилии оных свидетелей были ей неизвестны, значит, эти люди ничем не помогут. Но одно имя оказалось знакомым – коллежского регистратора Федора Романовича Кнутова – он-то и писал купчую. Агриппина Юрьевна оттянула ворот платья, чтоб легче дышалось, и вновь начала читать.
Нашла-таки зацепку! По доверенности за Владимира расписался некий Мумин. Вот за что можно зацепиться. Помещица повернулась к князю:
– Кто такой Мумин, ваше сиятельство?
– Тому два месяца назад он предложил мне имения как посредническое лицо, имея на руках доверенность графа, заверенную по всем правилам. Так что не извольте…
– Я не сомневаюсь, – перебила она. – Где его разыскать?
– В Петербурге. Купчие составлялись там. Поверьте, Агриппина Юрьевна, я был уверен, что имения…
– Будет вам, князь, оправдываться.
Внешне она смягчилась, а внутри кипела, полагая, что порядочный человек, если дорожит своей репутацией, должен был прежде уведомить ее о грядущих неожиданностях и убедиться, что никто не предъявит прав на земли. Помещица попрощалась с князем, заверив, что еще окажет ему честь и посетит его. Сев в карету, она молчала.
– Коль молчишь, так дело худо, – догадался Иона.
Все то время, что она была у князя, он дожидался ее в карете. Агриппина Юрьевна только брови свела, голову опустила, Иона забеспокоился:
– Неужто так плохо? Скажи, кто продал-то?
– Володька! – в сердцах рявкнула она, отвернув лицо от управляющего. Стыдно потому что было, за сына стыдно. Иона накрыл ладонью ее руку, лежавшую на колене, тем самым оказывая молчаливую поддержку. У помещицы, не избалованной вниманием и заботой, дрогнул голос: – Все, Иона. Не справиться мне с этим. Ты волен уйти…
– От тебя ли то слышу? Ты и не справишься? Быть такого не может. О Наташке подумай, да и о себе тоже.
– Прикажешь сына под суд подвести? – выдавила она, едва сдерживая слезы.
– Понимаю боль твою, Агриппина Юрьевна. Однако и с его стороны негоже так было поступать с матерью и сестрой. Ведь Володя знал, на что шел, стало быть, и тебя освободил от всякой жалости к нему. А меня не прогоняй, я уж с тобой как-нибудь доживать свой век буду.
Она сжала его пальцы в знак признательности и после ободряющих слов Ионы ощутила приток новых сил. Да, Владимир не думал о матери и сестре, а ей надо думать, и прежде всего о Наташе, о внуках. Сын отсек от себя мать, значит, так тому и быть.
– Сегодня же в Петербург едем, – сказала она. – Только Наташе указания дам и тотчас отправимся. Хочу в глаза Володькины поглядеть…
Злой выдался ноябрь. С начала месяца дожди сменялись метелями, а оттепели превращали дороги в болото. Замызганная грязью карета помещицы Гордеевой въехала в Петербург около четырех часов пополудни, но не к особняку Владимира велела ехать Агриппина Юрьевна. Приказала Ионе подыскать подходящую квартиру, чтоб и недорого, и комнат было достаточно, и недалеко от усадьбы сына. Такую квартиру он нашел к вечеру, помещица устала и, не поужинав, на покой отправилась.
Несколько дней промчалось, а не решалась Агриппина Юрьевна навестить сына. В уме подыскивая слова, не находила точных, не знала, с чего начать – с обвинений, упреков, угроз? Обида не давала разуму взять верх и для начала поговорить с сыном мирно. Понимая это, помещица не спешила с визитом. А когда все же решилась сходить к сыну, ее не пустили! Лакей сказал, будто Владимир болен и лекарь не велел к нему никого пускать.
– Да что ж это делается! – рассвирепел Иона. – Опять болен? Да ты никак издеваешься! Ну-ка, пшел вон с дороги!
Лакей, видно, хорошо запомнил прошлую трепку, посему согнулся и в ухо Агриппине Юрьевне прошептал:
– Не серчайте, барыня. Сынок ваш в беспамятстве. Буйные оне-с. Лекарь приказали-с в закрытых покоях держать барина и не пущать к ему людей по причине его опасного поведения. Переждите, а? Денька три… Он поправится.
Иона собрался поспорить с лакеем, но Агриппина Юрьевна потянула его к карете, хотя сама была крайне удивлена:
– Можешь объяснить, Иона, как это: буйный и в беспамятстве?
– Не могу знать, – удрученно качнул тот головой. – А как напутал лакей чего? По роже видно – дурак- дураком.
– Уж не знаю, что и думать.
– А ты, Агриппина Юрьевна, у лекаря справься, что барина лечит.
– Непременно справлюсь, непременно.
И справилась.
– Угнетение духа, – таков был диагноз доктора. Видя, что Агриппина Юрьевна не удовлетворилась ответом, он добавил: – Крайне тяжелая форма.
– Отчего же мне нельзя навестить сына? – спросила она. – Слуга сказал, будто вы не велели пускать к нему.
– Учитывая нынешнее состояние Владимира Ивановича, для него ваше появление будет крайне нежелательно. И для него, и для вас, сударыня. Ему противопоказаны волнения, а вам… вам небезопасно видеться с сыном на сегодняшний день.
