зиму: еще от Алексея Федорыча оставшись…
— Живите, — сказал Ломов. — Мне веселее будет. Перед сном он крикнул из комнаты:
— Спокойной ночи, Поля!
— И вам также, — ответила она.
Поднимался Ломов рано. Растапливая плиту, Поля слышала из кухни, как он пыхтит в комнате, приседая и подпрыгивая; потом она видела его ребристую грудь и цыплячьи ключицы, когда он в холодных сенях обтирался полотенцем до красноты. Деревенские десятиклассники были плотнее и шире своего директора.
Сперва Ломова и не слышно было в школе.
Всеми делами по-прежнему управляла завуч Нина Николаевна. Ребята ее боялись.
У завуча было хорошее хозяйство — корова, двое поросят, куры и утки. Из курской газеты весной приезжал фотограф и снимал завучеву корову. Нина Николаевна стояла рядом с книгой в руках.
Поля хорошо помнила, как этот фотограф сидел потом в гостях у Алексея Федоровича, они пили вино, и Алексей Федорович рассказывал, что без школы он не видит для себя никакой жизни. Фотограф был кругленький, с толстым лоснящимся носом и обожженной солнцем лысиной. Поля подавала им на стол сковороду с яичницей, а он спросил:
— Интересно, почем здесь яички?
Весной, перед экзаменами, к Алексею Федоровичу часто приходили гости. То заедет на бричке заведующий конторой «Заготзерно» Корней Иванович Романенко, то жена главного инженера МТС.
Романенко входил в дом в брезентовом плаще, который стоял вокруг него как фанерный, с плетью в руках, каждый раз стукаясь головой о притолоку. Голос у него был сиплый и тонкий. Разговаривая с Алексеем Федоровичем, они много смеялись и кричали, а потом Поля приносила из брички большую крынку свежего пчелиного меда, сало или битого гуся.
Сын заведующего, Петька Романенко, здоровенный парнище, сидел в девятом классе два года. Корней Иванович как-то сказал Поле:
— Ты зачем моего хлопца веником огрела?
— А чтоб не баловался куревом.
— На то есть отец с матерью. А рукам воли не давай.
— Я не учитель, мне можно, — сказала Поля.
Романенко засмеялся и хлопнул ее по плечу. Петьку перевели в десятый класс.
Жена главного инженера, недавно присланного из Москвы, пришла к Алексею Федоровичу и сказала:
— Я хотела бы заранее ознакомиться с теми условиями, в которых будут проходить учебу мои дети. При этой женщине можно разговаривать свободно? — спросила она, указав глазами на Полю.
Иногда Алексей Федорович вызывал к себе домой учителей. Чаще других приходила Татьяна Ивановна — учительница русского языка. Поля знала ее девчонкой. Таня Гулина окончила Грибковскую школу лет восемь назад, потом поехала в курский пединститут и вернулась учительницей к себе в село.
Алексей Федорович разговаривал с ней строго:
— У вас, Татьяна Ивановна, опять много двоек. В девятом «А» восемь штук.
— Из них четыре у Петра Романенко, — отвечала Таня. Голос у нее дрожал от обиды.
— Вы воспитатель класса. Ваше дело найти метод. Плохих учеников не бывает, есть плохие учителя.
— Если я плохая, увольте меня, — говорила Таня, и Поля пугалась, что директор сейчас же сядет писать приказ.
— Не подсказывайте мне выход из положения, — отвечал Алексей Федорович.
— Лучше подскажу я, чем Нина Николаевна.
— Вы разводите склоку! — кричал Алексей Федорович. — Я напишу вам такую характеристику, что завоблоно не даст вам работы… Я хозяин в школе!
Таня хлопала дверью и выбегала на улицу. Поля подавала на стол ужин. Алексей Федорович ел молча, зло жуя.
— Водка вся? — спрашивал он.
Поля потом долго не могла заснуть и скрипела продавленной кроватью. Алексей Федорович спрашивал из темноты:
— Чего кряхтишь? Сердишься?..
Она делала вид, что спит. Минут через пять он раздраженно говорил:
— И не твое дело. Молчи.
Изредка приезжала из Курска инспекторша облоно Лиза Угарова. Она тоже была местная, в детстве Поля утирала ей нос. С Лизой Алексей Федорович разговаривал ласково, показывая ей классные журналы, ученические тетради, водил в кабинеты физики и химии. Перед отъездом в Курск она пила чай у Алексея Федоровича, и сюда забегала завуч Нина Николаевна. Вдвоем с директором они хвалили ребят и учителей.
— Крепкий коллектив, — говорили они.
Лиза отвечала мало и только хмуро слушала, глядя в свой стакан.
Однажды она спросила Полю:
— Тетя Поля, Нина Николаевна часто приходит к директору на квартиру?
Поля ответила:
— Ты меня, Лизавета, на подлости не подвигай.
Инспекторша покраснела и сказала:
— Извините, тетя Поля.
А весной, в разгар экзаменов, она снова приехала, попила чай у Алексея Федоровича и, уже поднявшись в дорогу, сказала вдруг ему и завучу:
— Вам бы, товарищи, надо было оформить свои отношения.
И быстро ушла. А Нина Николаевна заплакала и говорит:
— Она права, Леша.
Директор ходил по кухне, скрипя половицей около плиты, а потом стукнул кулаком по стене и сказал:
— Личная жизнь советского человека неприкосновенна!
И Поля видела, что он уже не жилец в Грибкове.
Действительно, осенью он уехал. Прибежала как-то вечером Нина Николаевна, глаза у нее были красные, затекшие, походила по двум пустым комнатам, заглянула под кровать, в тумбочку, посидела с Полей в кухне. Обсудили, что трудно в этом году с сеном для Соньки.
— Он мне такие слова говорил!.. — сказала вдруг Нина Николаевна и, положив свою маленькую голову на стол, заплакала.
— А мне задолжавши восемь рублей, — сказала Поля, не потому, что ей было так уж жалко этих денег, а чтобы разделить женскую долю пополам.
— Я тебе деньги отдам, — пообещала Нина Николаевна. — Ты только сходи к Романенко, попроси у него сена для меня…
Дня три после отъезда директора Поля жила одна в доме. Она продолжала убирать пустую квартиру, мыла полы и даже ключ, уходя, по-прежнему прятала под балясину на крыльце.
Ломова она с первых же дней стала жалеть. Ел он не как полагается мужику, а протянет руку к сковороде, не глядя, что берет, и долго потом жует с оттопыренной щекой. И еще у него была привычка разговаривать во сне. Ночью голос у него был громкий, быстрый и сердитый, только иногда жалобно вдруг скажет: «Мама…»
Никаких новых порядков он не заводил, как бывало с новыми директорами, попросил лишь Полю снять со стены школьного коридора старый плакат «Все на выборы!» и сказал, чтобы она после уроков не запирала в шкаф чернильницы-невыливайки.
Ломову было трудно.
