бумажные деньги — разглаженные, лихорадочно скомканные, грязные, засаленные, влажные от взмокших ладоней.
— Ставок больше нет!
По столу, по нарисованному в центре кругу, побежали крохотные разноцветные лошадки; их было штук десять, и на каждой написан номер. Они неслись по кругу недолго. Человек с эмалированными волосами протянул свою игрушечную лопатку и сгреб к себе деньги, лежавшие на столе, затем ловко через весь стол швырнул несколько бумажек кому-то, кого Сизов не видел, но на кого смотрели сейчас все люди, стоящие вокруг.
Не отдавая себе отчета в том, что делает, Сизов протянул руку и осторожно положил на ближайший номер деньги, приготовленные на билеты; они пришлись на клеточку, в которой была написана цифра семь. В следующую секунду лошадки понеслись по кругу, и они уже не показались Сизову крохотными, потому что он очень испугался за свои деньги. Лошади бежали все медленнее и медленнее. Все было кончено: дурацкий оранжевый конь, вскинув переднюю ногу, остановился на цифре три.
Они не пошли в тот вечер в кино, лил дождь, на душе было паскудно; Лена допытывалась, что с ним происходит, а он стыдился рассказать ей, что проигрался на механических бегах…
Может быть, окажись в этом городе хоть какой-нибудь давний приятель, Виктору Петровичу и не пришло бы в голову повидаться с Еленой Михайловной. Так, по крайней мере, он пытался оправдаться перед самим собой за это неожиданно возникшее желание.
В справочном бюро ему дали адрес Елены Михайловны. Он беспокоился, не изменила ли она за эти долгие годы своей фамилии, но оказалось, что все сведения, которые он сообщил девушке в адресном столе, были верными. Удивило его, что Елене Михайловне за сорок лет, — он не представлял себе этого.
Сперва он хотел тотчас же направиться по указанному адресу на Тимирязевскую улицу, но затем решил не менять своего первоначального намерения и пошел в Подольский переулок.
В подворотне он внимательно перечитал доску, на которой по алфавиту были перечислены жильцы. Одна фамилия была ему знакома: Моргун. Когда-то, давным-давно, жил в этом доме, в подвале, маленький хромой водопроводчик Моргун, любивший разговаривать в рифму; когда к нему обращались: «Моргун!», он отвечал неизменно и бессмысленно: «Целый тургун».
Что такое «тургун», никто из ребят во дворе не знал, да и вряд ли было такое слово, но детям нравилось, что водопроводчик так весело отвечает на тарабарском языке.
Сейчас на доске вместо одного Моргуна было трое Моргунов. Очевидно, два его сына и дочь — Костик, Юхим и Агаша — живут по-прежнему в этом доме. Сизов улыбнулся: трое детей, с которыми он играл в «чижика», занимают теперь самостоятельную жилую площадь, занесены в список жильцов.
Двор мало изменился и даже не представился Сизову маленьким, как это обычно бывает, когда сталкиваешься с давно оставленным местом. По палисаднику, расположенному в центре двора, бегали дети. Сизов сел на скамью под акацией против окон своей бывшей квартиры. На балконе стояла женщина и пронзительным голосом кричала:
— Ви-тя! Ви-тя!..
Вот так же и его звала мать с этого балкона, а он, не отвечая, лез по пожарной лестнице на голубятню.
Прошел дворник с метлой, в белом фартуке, кряхтя нагнулся около скамьи и подмел мусор в широкий совок.
— Товарищ, — спросил Сизов, — вы не скажете, как зовут гражданина Моргуна?
— Которого?
И пока Виктор Петрович раздумывал, не зная, о ком из трех спросить, дворник обстоятельно ответил:
— Константин Сергеич занимает квартиру номер шестнадцать. Он сейчас находится в командировке в Москве. Ефим Сергеич, из двадцать седьмой квартиры, полчаса назад приезжали на машине обедать: у них на заводе аккурат в это время перерыв для начальствующего состава. Агафья Сергеевна… Вы не родственник будете?
— Нет, я не родственник. Я жил в этом доме.
— Значит, земляк? — спросил дворник. — Покурить найдется?
Он вежливо присел на другой край скамьи и, зажмурив глаза от удовольствия, выпустил дым изо рта, — В какой квартире проживали? Сизов указал на окна своей бывшей квартиры.
— Восемь, — пояснил дворник. — При вас газа не было?
— Нет.
— А паровое отопление?
— Буржуйку топили, — ответил Виктор Петрович.
— Да-а, — помолчав, сказал дворник. — Я еще в германскую войну солдатом был. Вы в нонешнюю войну на фронте участвовали?
— Был.
— Начальствующий состав?
— Связист.
Сизов поднялся со скамьи. Старику было жаль расставаться с собеседником: только-только собрался рассказать ему свою жизнь, и вот он уже уходит.
— Может, хотите что-нибудь передать Агафье Сергеевне?
— Скажите, пожалуйста, что заходил ее навестить… — Виктор Петрович на секунду запнулся, — Сизов Витя… В общем, Витька из той квартиры.
— А по отчеству как? — осторожно спросил старик.
— Вы передайте точно так, как я вас прошу, — строго сказал Сизов.
«Правильно он меня срезал, — подумал старик, — сразу видать настоящего командира».
Жила Елена Михайловна все в том же нагорном районе, на Тимирязевской улице. Улица и нынче спускалась круто вниз к захламленной узкой речонке, через которую был перекинут горбатый мост, он так и назывался — Горбатый мост.
Перед окнами ее дома стояли в ряд шесть акаций, они не стали выше, а только раздались вширь и потрескались. На акациях висели пожелтевшие пищики — коротенькие стручки, похожие на сабли; разогнув их пополам и вынув зерна, можно было отлично пронзительно запищать.
Звонок был на прежнем месте, глубоко вмазанный в стенку, так что виднелась только блестящая зеленая кнопка. Виктор Петрович позвонил и поправил дужки очков за ушами: они начали сползать оттого, что виски стали влажными.
«Это уж совсем глупо», — подумал Виктор Петрович, стараясь услышать сквозь городской шум, идет ли кто-нибудь открывать дверь. Шагов он не расслышал, дверь беззвучно открылась, на пороге стоял мальчик.
— Елена Михайловна Ткаченко живет в этой квартире? — спросил Сизов.
— В этой.
— Я могу к ней пройти?
— Мамы нет дома, — сказал мальчик. — Она в институте.
— Сколько тебе лет? — спросил Сизов, разглядывая мальчика.
— Девять.
Он взялся за ручку двери, но Сизов стоял так, что дверь не могла закрыться.
— Нет дома, — сказал Сизов. — Понятно.
Он подвигал челюстями, как бы пережевывая то, что узнал сейчас, и вдруг, побледнев, спросил:
— А папа дома?
— Нет, — ответил мальчик. — Пустите, пожалуйста, дверь.
Сизов отпустил дверь, она захлопнулась.
— Так, — тихо сказал Виктор Петрович. — Значит, таким образом.
Он не пошел в сторону гостиницы, а спустился вниз по Тимирязевской к Горбатому мосту. На душе было спокойно, но удивительно пустынно. По этой улице он мчался на салазках. Какое это было счастье —
