— Странно! Но если у меня субъективные ощущения…
В кабинете появляется медсестра.
— Надежда Алексеевна, вас срочно вызывает Петр Иванович!
Кабинет главврача.
Нахмуренный и раздраженный Петр Иванович стоит за своим столом, тяжело опершись на него кулаками. Надя сидит. Она только что вошла.
— Кого вы вчера госпитализировали? — недобрым голосом спрашивает главврач.
— Больного Терехина, Петр Иванович. С улицы Олега Кошевого, дом…
— С каким диагнозом? — перебивает ее главврач.
— Крупозное воспаление легких, — запнувшись, говорит Надя.
— Я спрашиваю, что вы нашли у него в действительности?
Надя секунду молчит под грозным взглядом главврача.
— Петр Иванович, миленький… — прижимает она руки к груди.
— Надежда Алексеевна, — сухо прерывает ее главврач, — я вам уже неоднократно говорил, что эта студенческая манера обращения — «миленький», «ребята» и тому подобное — совершенно неуместна в служебных отношениях.
Он вышел из-за стола.
— Потрудитесь доложить, что именно вы нашли у больного Терехина?
Надя отвечает старательно, как на экзамене:
— У больного Терехина, с улицы Олега Кошевого, пятнадцать, квартира семь, я нашла плеврит.
— Экссудативный?
— Нет. Сухой.
— Сколько лет Терехину?
— Семьдесят два года… Петр Иванович, неужели его вернули домой? У него же немыслимые условия дома!
— Согласно положению, Надежда Алексеевна, — вам это отлично известно, — бытовые условия не учитываются при срочной госпитализации. Вы заведомо обманули сантранспорт, поставив Терехину гипердиагноз…
— Петр Иванович, но если бы вы зашли в эту квартиру, если б вы увидели этот кабак… Я же там много раз бывала…
Главврач стоит у окна, спиной к Наде.
— Врач обязан быть честным в любых обстоятельствах.
Надя взрывается:
— Ах, честным? Конечно, честным!.. В учебниках все написано про симптомы, про методы лечения, я это все проходила. Но знаете, чего там нет и чему нас не научили в институте? Как я должна смотреть в глаза больному, которому не могу помочь! Разве эти проклятые условия безразличны к состоянию больного? Как я могу лечить Терехина, если внук тиранит его?.. Аскорбинку ему выписать, да? Глюкозу ввести?.. А мне его жалко, понимаете, жалко!.. И наврала я от жалости… И, пожалуйста, можете давать мне выговор!
Плача, она выбегает из кабинета.
Петр Иванович закурил. Подошел к телефону, набрал номер.
— Райздравотдел? Инспектора Сырцову… Анна Игнатьевна, жалобу бюро госпитализации, которую вы мне переслали, я разобрал. Да, вызывал Лузину. Хорошо, поставлю на коллективе…
Повесив трубку и покурив, снова звонит.
— Больница Эрисмана? Справочное… Скажите, пожалуйста, больной Терехин из третьего отделения в какой палате находится? В шестой? Благодарю вас. А как его самочувствие?.. Благодарю вас.
Вечер. В переулке, расположенном против ярко освещенных окон ресторана «Дунай», остановились Надя и Сергей Кумысников.
— Значит, так, — говорит Надя. — Ты прохаживайся по этой стороне. Кури и прохаживайся. Больше ничего от тебя не требуется.
Она перебегает через дорогу и подходит к подъезду «Дуная». Несмотря на всю решительность, с которой Надя приближается к сановитому швейцару, вряд ли она точно представляет себе, как следует действовать в подобной ситуации. На зеркальных дверях ресторана табличка: «Свободных столиков нет».
Швейцар читает на пороге газету. Он преградил Наде путь, указав пальцем на табличку.
— Мне не нужен столик, — говорит Надя. — Вызовите, пожалуйста, музыканта Геннадия Терехина.
— Сестренка? — подмигивает швейцар.
Надя кивает, решив, что так дело пойдет быстрее.
— Чтой-то к нему все сестренки ходют? Вчера — двое. Прошлую субботу — трое. Большущая, видать, семья у нашего Генки! — Он еще раз подмигивает, критически оглядывая Надю с каблуков до макушки. Осмотр этот, видимо, не внушает швейцару должного почтения. Однако, заперев дверь на ключ, он исчезает в глубине «Дуная».
В переулке против ресторана стоят на тротуаре Надя и оркестрант Геннадий. По противоположной стороне, куря, прохаживается Кумысников.
Геннадий потный, красный от ресторанной духоты и выпитого без меры пива, разгоряченный своей оглушительно-веселой работой. Надя убеждает его в чем-то, но на его безмозглом лице гуляет слащавая, липкая улыбка.
Во второй и третий раз Надя пытается достучаться до его замусоренного сознания; она даже взяла его за локоть для большей убедительности.
— Я вас очень настоятельно прошу, товарищ Терехин! Алексей Сергеевич вернется домой через три дня. Он еще очень слаб. Вы обязаны создать ему нормальные условия…
— Об чем речь, зайчик, создадим! Для вас, малыш, я готов на все!
Он поднес ее руку к своим мокрым губам.
Мгновенно преображается Надя: застенчивого доктора Лузиной как не бывало. Что-то давно позабытое, детдомовское, внезапно проламывается в ее облике. Ухватив Геннадия за галстук, она наклоняет его к себе:
— Слушай, подонок! Если ты посмеешь еще хоть раз обидеть деда, то я приду со своими ребятами, и они изуродуют тебя, как бог черепаху!.. Понял, малявка?
Геннадий испуганно моргает.
— А ты отчаянная, Надька! — говорит Сергей; они уходят по переулку от ресторана. — Он же мог ударить тебя.
— Конечно, мог. Но ведь ты бы меня защитил, Сережа.
Лесистые берега реки. Вечер.
По реке, не широкой, но быстрой, плывет двухпарная байдарка, Гребут Надя Лузина и Сережа Кумысников. Работают они веслами слаженно.
Нос байдарки упирается в берег — здесь излучина, лес отступил от реки метров на десять, бережок песчаный.
Первой выскочила из лодки прямо в неглубокую воду Надя. Она взялась за нос байдарки и подтянула ее вместе с сидящим Сережей подальше, в песок.
— С ума сойти, какая красотища! — кричит Надя. — Сереженька, ты рад, что я вывезла тебя сюда?
Сергей вышел из лодки. Поднял Надю на руки, повертел вокруг себя.
— Молодчага, Надька! — Опустил ее на песок. — А ребята найдут нас здесь?
— Дай бог, не найдут, — смеется Надя. — Надоел мне город, устала до чертиков, все надоело! —
