— Переложил, наверно, с вечера. Теперь, Надежда Алексеевна, ужас как пьют. Себя не помнят. Дадите ему кофеинчику, камфары инъекцию… Зина, смени доктору шприцы. — И, не меняя интонации, добавляет: — На Лахтинской французские чулки выкинули…
Кабинет главврача поликлиники.
Сидят друг против друга, разделенные столом, главврач Петр Иванович и санитарка Таня. Сразу же бросается в глаза странная расстановка сил в этой беседе и даже противоестественное соотношение поз беседующих.
Санитарка Таня, пожилая курящая женщина, рябоватая, высокая и достаточно тощая, спокойно откинулась на стуле, мерно разглаживает платье на своих коленях.
Главврач же Петр Иванович привалился грудью к столу в направлении Тани и как бы старается заглянуть ей в глаза.
— Не понимаю, Танюша, чем мы вам не угодили. На доске Почета висит ваша фотография. Написано в стенгазете, что вы замечательная санитарка. Полторы ставки я вам дал. Вы же получаете больше, чем некоторые врачи…
— Вы мою работу, Петр Иваныч, с врачом не равняйте. Я цельный день на ногах, а он сидит на стуле, рецепты пишет…
— Позвольте, Танюша, но у него же высшее образование! — с видимым усилием подавляя вскипающее возмущение, восклицает главврач.
— У нас, Петр Иваныч, в Советском Союзе все равные.
— Ну, хорошо… Ну, хорошо… — говорит главврач, кладя себе под язык таблетку валидола. — Конечно, в принципе мы все равны, это вы абсолютно правильно, Татьяна Васильевна, заметили…
— У меня брательник работает на бойне, рогатую скотину бьет, образование — четыре класса, а третьего дня получил почетную грамоту.
— Я понимаю, — прижимает руки к груди главврач. — Но вы-то прослужили у нас в поликлинике всего три месяца. И в паспорте вашем уже и места-то нет для штампов увольнения…
— Вы мне, Петр Иваныч, моим паспортом в лицо не тычьте.
— Да и в другом месте вам больше денег не дадут.
— Не в деньгах счастье.
— А в чем же, в чем оно для вас? — уже почти драматически восклицает главврач.
— Я в Военно-медицинскую пойду. Там офицеры лежат. Дуська Гавриленко проработала полгода в глазном, выскочила за хорошего человека…
— Сколько же лет вашей Дуське? — зло спрашивает главврач.
— Мы с ней с одного года… Сержант лежал в глазном…
— Слепой, что ли?
— Немножко недосматривал…
— Хорошо, оставьте заявление, я подумаю.
— Да думать, Петр Иваныч, нечего. Я с завтрева на работу не выйду. — Она поднялась.
— Только попробуйте. Мы вам напишем такую характеристику…
— Бумажки, Петр Иваныч, для человека умственного труда важные. А нашего брата, санитарок, из заключения берут, и то рады… До свиданья, Петр Иваныч. Не серчайте на меня… Устала я одна жить… Кажный человек ищет свое счастье.
Она встала и пошла к дверям.
В дверях сталкивается с торопливо входящей Надей Лузиной.
— Петр Иванович, у меня умирает больной!.. — почти с порога говорит Надя.
У постели молодого парня сидит главврач.
Надя поддерживает голову парня, обвисшую над тазом. На короткое время приступ, очевидно, прекращается. Надя укладывает голову больного на подушку. Лицо его белое и мокрое от пота. Глаза помутившиеся.
В ногах парня стоит его мать. Она обезумела от страха и горя. Она приговаривает дрожащими губами, без всякого выражения:
— Владик, не надо… Владичек, не надо… Владик, не надо…
Главврач обернулся. Резко сказал:
— Мамаша, вы нам мешаете. Выйдите отсюда.
Женщина покорно выходит.
Приступ рвоты повторяется еще и еще раз. У больного уже нет сил. Придерживая его повисшую голову над тазом, Надя смотрит на главврача испуганными, молящими глазами.
Когда спазмы на минуту прекращаются и Надя снова укладывает больного на подушку, главврач склоняется над ним. Щупает его лоб. Покачал головой.
— При гастрите, Надежда Алексеевна, не бывает такой высокой температуры… Открой, голубчик, рот, — обращается он к больному.
Повернув измученное лицо парня к свету, главврач заглядывает ему в рот. Кивает Наде, чтобы она посмотрела.
— Теперь понятно? — тихо спрашивает он. — И лечить его надо не от гастрита, а от фолликулярной ангины. — Голос Петра Ивановича понижается до шепота: — Как же можно, Надежда Алексеевна, осматривая больного, не заглянуть ему в горло?
Пылающее лицо парня на подушке. Он ничего не слышит.
По лестнице спускаются главврач и Надя.
— Не ревите, — велит главврач.
— Я дура, — всхлипывает Надя. — Безграмотная дура…
Она вдруг утыкается лицом в плечо Петра Ивановича и плачет уже вовсю.
Он растерянно гладит ее по голове.
— Симпатичный вы человек, Наденька, — неожиданно произносит он. — Вы просто устали… Я виноват: нагрузил вас, как ломовую лошадь. И, по моим наблюдениям, вы отвратительно и нерегулярно питаетесь. Обедали сегодня?
— Обедала.
— Что именно? Что было на первое и что на второе? Надя вытирает слезы.
— Суп ела…
— Врете. Кефир, наверное, пили на ходу… Сколько у вас еще сегодня вызовов?
— Не много. Три.
Петр Иванович вздохнул.
— Ну, ладно. Три — это действительно не много… Если не считать, что десять вы уже сделали, и все это после приема в поликлинике…
Расставшись с главврачом, Надя идет вдоль длинного ряда новых домов — огромный, недавно отстроенный квартал простирается перед ней, разобраться в нем трудно.
Она вошла в один из дворов, здесь множество парадных подъездов. Устало движется мимо них, всматриваясь в номера квартир на табличках.
В центре двора благоустроенный палисадник — молоденькие деревца, цветы, дощатый стол, окруженный скамьями.
За этим столом человек пять мужчин шумно играют в «подкидного дурака». Выиграл, очевидно, пожилой мужик — лысый, долговязый, жилистый. Он медленно и аккуратно сложил колоду карт, сладострастно поглядывая на проигравшего молодого парня.
— Давай подставляй! — командует лысый.
Парень испуганно наклоняет свое лицо над столом.
Лысый изо всех сил бьет его колодой карт по носу. Парень дернулся в сторону. Слезы выступили у него на глазах.
