поспешил пододвинуть ей стул. Теперь они сидели перед клавиатурой, как будто собирались играть в четыре руки. Так, по крайней мере, он не видел ее глаз и надеялся, что и она на него не смотрит.
— Не властны времена над вами, над временами властны вы, — проговорил он и тут же понял, что невпопад.
— Так можно сказать только один раз и только для одного человека, — печально проговорила она в наступившей тишине.
— А у тебя характер все такой же, — отметил он.
— Характер начинается с детства.
— И ты такая же впечатлительная, как промокашка.
— Это меня мама так называла. А ты почему-то все время говоришь чужими словами.
— Чужими? Они для меня свои и на всю жизнь! — Он снова увидел ее глаза на полированной стенке пианино, смотрящие на него из черной глубины, как из прошлого. — И ты все такая же девчонка.
— Конечно, — Ася покорно улыбнулась в полированной темноте.
— Тогда на тебе был красный свитер с таким растянутым воротом, что твоя голова напоминала цветок в вазе.
— Раньше ты говорил «драный цветок». Тогда ты был намного остроумнее.
— Сейчас ты не похожа на драный! — воскликнул Сеня с нескрываемым восхищением, и это замечание как бы поставило точку на всем, что связано с волнениями первой встречи.
Ася, которую только что сравнили с цветком, настороженно улыбнулась:
— Очень изысканное признание, ничего не скажешь…
— Это у меня вырвалось, — преодолевая смущение, которого раньше за собой не замечал, сказал Сеня.
— И часто «это» у тебя вырывается?
— Нет, не очень. Вообще я хотел сказать, что время смягчает восприятия и оценки.
— Смягчает! А вот этого, по-моему, не надо. Смягчения этого. Ненависть — пожалуй, самое стойкое из всех чувств. После любви, конечно. Нельзя предавать своего прошлого. Нельзя забывать то, что прежде ненавидел и от чего страдал. И ничего нельзя оправдывать.
Сеня размашисто провел по всем клавишам, как бы перечеркивая одной праздничной, мажорной чертой все прошлое со всеми его отшумевшими страстями.
— Не умею жить прошлым. И, пожалуй, не надо, чтобы оно путалось под ногами.
Он встал, очень уверенно взял Асю под руку и повел к окну. Там усадил в кресло и сам сел на низкий подоконник у ее колен, но это ничуть ее не смягчило.
— Зло остается злом, — проговорила она с прежней непримиримостью.
— Глядя на тебя я снова подумал, что время стоит неподвижно.
— Ты хочешь сказать, что я вся в прошлом? Отстала от времени?
— Нет, не хочу. Да это было бы неверно.
— А ты до того изменился, что и не узнать! И многое постарался забыть.
— Что, например?
— Ты был музыкант и мечтатель.
— В юности все мечтатели, и все музыканты или поэты. Не могу же я и сейчас…
— Почему?
— Потому хотя бы, что тогда мы отвечали сами за себя. Мы только еще искали свое место и свое назначение. А теперь мы ответственны за все свои дела. Теперь мы ответственны и сами перед собой.
В этом Ася усмотрела какую-то логику. Впервые за все минуты этой встречи она погладила его тонкие длинные пальцы, напомнив этот знак, известный только им двоим в те далекие времена. Это быстрое поглаживание не имело никакого определенного значения, оно выражало все сразу — ласку, раздумье, просьбу — в зависимости от настроения. Сейчас это было предупреждение, и он понял его значение: «Ты только не сердись, но у меня свое мнение. Хочешь, скажу?» Понял и насторожился.
— Ты прав, мы не дети. Ох, давно уже не дети! Нам доверены очень важные дела, и если мы такие ответственные товарищи, то мы просто обязаны быть принципиальными всегда и во всем. — Ася сжала его пальцы. — И в работе, и в своем отношении к прошлому. Никогда не забуду, как мы с тобой голодали и мечтали о счастливых днях. И мы тогда думали, будто от зла можно спрятаться.
— Теперь-то не думаем…
— Ненавижу всякое зло, всякое! — Ася отбросила его руку и смуглыми маленькими кулаками постучала по своим коленям. — И прошлое тоже!
— Забей кол в его могилу и забудь.
— Не надо смеяться.
— Я не смеюсь. Помнишь Кузьку Конского? Он удовлетворялся тем, что шлялся по кладбищу и оплевывал могилы своих врагов.
— С кем ты меня сравнил? Как ты можешь?
— Не о тебе речь…
— Ты меня за этим позвал? В телеграмме что-то другое, — напомнила Ася с таким возмущением, словно ей был послан вызов на поединок, а не предложение руки и сердца.
Сеня рассмеялся:
— Да, конечно. Мы ведь договорились с тобой жить всегда вместе и даже объяснились в любви…
— Этого я не помню что-то, — все еще возмущенно сказала Ася, хотя все отлично помнила, что Сеня немедленно ей и доказал:
— Помнишь, все ты помнишь. Ты и не приехала бы, если бы не помнила. Ну, вот видишь. А спорить мы с тобой всю жизнь будем. И, несмотря на это, мы будем отлично жить, потому что я человек верный, от своего не отступаюсь. И ты тоже такая же. Скажешь, не так?
Она ничего не сказала, а просто протянула руку, и они начали спускаться по лестнице, как в те далекие времена, которые, если подумать, совсем не кажутся такими уж далекими. А тут Ася сказала:
— Мне сейчас показалось, что за эти годы я к тебе еще больше привыкла. Только теперь я подумала о твоей маме, и у меня дух захватило. Как первый раз с парашютом.
— Что? — спросил Сеня, нисколько не удивляясь. — Ты боишься мою маму?
— Разве я сказала — боюсь?
— Ты сказала про парашют.
— Кто боится, того туда не принимают. Дух захватывает, я сказала, а это не одно и то же. А вдруг она меня не захочет? Как же мне тогда ее любить? А я не могу вдруг не любить ее, если всю жизнь любила.
— Этого не может быть! — заверил Сеня с такой горячностью, что Ася подумала: «Еще как может- то». Но она не привыкла отступать, тем более что все может быть. Гладко и безоблачно бывает только у очень ограниченных людей.
— Пошли, — сказала она мягко и решительно.
— К ней можно только вечером. Сегодня операционный день, ты знаешь, что это такое. А сейчас мы пойдем к Гурьевым…
Да, Ася понимала, что такое операционный день. Но отчего Сеня так смущенно сообщил об этом? Надо выяснить, прежде чем состоится встреча с той, которую Ася сделала примером для себя. Но скоро ей показалось, что все разъяснилось само собой, и она успокоилась.
СМОТРИНЫ
Вот этот дом, в котором Ася никогда еще не бывала, но о котором столько наслышалась, что ей захотелось поздороваться с ним, как с давно знакомым человеком: «Здравствуй, красивый старый дом!» Но вслух она сказала:
— Добрый дом…
