волнуется, и что волнение это началось, как только она вышла из дома. И потому ей все время казалось, будто она что-то забыла взять или сделать. Поняв это, она не перестала волноваться, но теперь знала, что ничего ею не забыто и что все в порядке. Все, кроме одного, — она не сообщила Сене о своем приезде. Но он же пишет, что номер в «семиэтажке» заказан, так что не о чем беспокоиться.
Откинувшись на спинку кресла, Ася закрыла глаза и совсем было собралась вздремнуть под ровный гул моторов, но чья-то легкая рука легла на плечо. Стюардесса, хорошенькая круглолицая девочка.
— Вам плохо?
— Мне? Я вообще-то парашютистка. — Ася улыбнулась.
— Простите. Мне показалось, что вы побледнели.
— Разве? — Достала зеркальце и увидела глаз и часть щеки, и в самом деле слегка побледневшей. — Плохо спала, боялась опоздать. А потом — этот аэродром хоть кого утомит.
Стюардесса презрительно пожала плечиками и сочувственно улыбнулась:
— Земля… — И пошла по истертой ковровой дорожке, тоненькая, внимательная — небесное создание.
Ася никогда не думала о земле так пренебрежительно, хотя отчасти она была согласна с этой девочкой: не все на земле устроено так, как хотелось бы. Взять, например, Сеню. Отличный музыкант, возможно, даже выдающийся, а все получилось так, что ему пришлось бросить музыку и уехать, что-то там строить в тайге. Сбили его с толку. Верно, Сеня писал ей, что Бакшин тут ни при чем, что он и сам пришел к убеждению, что музыкант он средний и что лучше уж быть средним строителем. Не так обидно. Но сама-то Ася так не думает: уговорил его «этот командир», как она всегда про себя называла Бакшина, хотя знала, что уговорить Сеню трудно. Почти невозможно. В чем же дело?
Заверив маму, что она все знает о Сене и его жизни, Ася и в самом деле так думала. Все самое главное ей известно из его, хотя и редких, но обстоятельных писем, а когда известно главное, то подробности не имеют решающего значения. Так думала Ася, но сейчас, когда она, зная все самое главное, попыталась соединить то, что ей известно о Сене, в одно целое, у нее ничего не получилось. Только воспоминания десятилетней давности и письма — достаточно ли этого, чтобы судить о человеке и его поступках? Вот, даже в жар кинуло! Сейчас стюардесса и не подумала бы предложить ей свою помощь.
ВСТРЕЧА ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ ЛЕТ
Она не надеялась сразу встретить кого-нибудь из прежних знакомых, но сам вид «семиэтажки» разволновал ее больше, чем любая другая встреча. Не считая, конечно, главной встречи — с Сеней. Верно, многое в гостинице оказалось перестроенным, старые стены размашистой и рациональной архитектуры первых пятилеток пытались модернизировать в меру коммунхозовских средств и фантазии. Но, видимо, и того и другого было маловато, да и сами старые стены не поддались. Они стояли непоколебимо, как воспоминания, не подвластные никакой модернизации.
Номер, который для Аси был заказан, оказался на третьем этаже. Она поднялась и вошла в вестибюль. Здесь все было как и прежде, только мебель, стены и ковры чище и новее, чем тогда, во время войны. Но пианино, кажется, осталось прежнее — это Ася заметила и слегка умилилась: вот и повстречала старого знакомого. Здесь, у этого инструмента, они встретились с Сеней, слегка повздорили для начала и очень скоро подружились.
Поставив чемодан на пол, она подошла к пианино и погладила его полированную черную крышку. Тут ее застала дежурная по этажу, не очень молодая, но очень ухоженная и как бы тоже заново отремонтированная. Розовое лицо, розовые чулки, розовый шиньон, сиреневое фирменное платье. Проводив Асю в номер, она розовым голосом сообщила:
— Семен Иванович просил сказать вам, что будет в четыре часа.
Не сразу сообразив, что разговор идет о Сене, Ася спросила:
— Он что же, давно живет здесь, в гостинице?
— Нет. Он живет в Сосногорске.
— Вы так о нем сказали, будто он тут и живет, так что я подумала…
— Просто мы его хорошо знаем. Он перестраивал нашу «семиэтажку». Я тогда еще только поступала сюда, и все мы работали, и горничные и администрация, — все работали как ремонтные рабочие. А он на нас покрикивал.
Розовое ухоженное лицо, а глаза простые, бабьи, любопытствующие. И говор уральский, с какими-то вопросительными интонациями, совсем как у Митрофановой, которая служила горничной в те военные годы. Ася и ответила ей немного свысока, как в свое время отвечала Митрофановой, которая очень любила совать свой нос в чужие дела:
— Покрикивал? Он что же, такой строгий?
Но дежурная сейчас же расцвела совсем не служебной улыбкой.
— Он человек очень даже хороший. Веселый и участливый. Да вы и сами его знаете.
— Я давно его не видела, — неожиданно для себя призналась Ася. — В чем же он участливый?
— Да во всем. И в горе и в радости он участник. Все у нас его любят…
И так это она бережно сказала, словно от всей души желала счастья им обоим. Асе и самой захотелось быть такой же «участливой», как и Сеня, чтобы показать, что она достойна его.
— И я его люблю, — просто сказала она, — с детства еще.
— Вот как хорошо-то! — как о деле давно известном проговорила дежурная. — Он так и сказал: «Невеста приедет моя».
До назначенного срока еще было достаточно времени. Надо отдохнуть, привести себя в порядок и предстать перед Сеней в самом своем лучшем виде. Он должен сразу же увидеть, что не напрасно ждал ее десять лет. С этой тщеславной надеждой она уснула, и когда проснулась, то долго не могла понять, где она находится.
И прежде чем ей удалось что-нибудь сообразить, она услыхала музыку, приглушенную и смягченную расстоянием. Третий концерт Бетховена! Сеня! Испуганно и в то же время счастливо рассмеявшись, она, как девчонка, ногами сбросила с себя одеяло и босая побежала к умывальнику. Подпрыгивая на прохладных плитках пола, она стала поспешно умываться. «Дура, что я делаю? — подумала она, — вот схвачу насморк. Такая буду красавица с распухшим носом!» Но это опасение тут же исчезло в общем состоянии ликующего ожидания. Она привыкла моментально приводить себя в полный порядок, считая, что больному не всегда безразлично, как выглядит врач. «О господи, совсем не то у меня в голове! Что он мне скажет? Что я ему скажу?»
Она распахнула дверь и сразу увидела Сеню. Играет, а сам ждет, и, конечно, волнуется, и все время поглядывает через плечо, и от этого музыка у него получается какая-то похожая на современную. Но все- таки он прозевал ее появление, и когда оглянулся, то увидел, что она уже бежит к нему в развевающемся белом платье. От неожиданности он уронил руки на клавиши, или он с силой ударил по клавишам, приветствуя ее появление совершенно уже сумбурным аккордом.
Должно быть, этот сумбур явился самым точным выражением их состояния в это мгновение первой встречи и помог им преодолеть то, чего они ждали и чего боялись: первых движений, первых слов и первых взглядов. Все произошло само собой после этого музыкального приветствия, так что ничего они и не заметили: ни взглядов, ни слов.
— Очень удивилась? — спросил он, прижимая ее ладони к своим плечам.
— Я этого ждала. Судя по тому, что я сейчас слышала, музыкантом ты не стал.
— Ты и раньше знала это. Ты все про меня знала. Всегда знала.
Он отпустил ее руки, и она не спеша сняла их с плеч.
Глядя на него с безнадежной нежностью матери, давно смирившейся с тем, что сын ее не оправдал возлагаемых на него надежд, Ася согласилась:
— Раньше знала. Но ведь прошло десять лет… И ты совсем отбился от рук.
— Нет, просто я сам взял себя в руки.
Ему стало немного не по себе под ее укоризненным и, как он думал, непрощающим взглядом, и он
