– А мне что делать? – крикнул Бершак.
– Подождите здесь, – Василий Евсеевич не обернулся.
Размеренным шагом за пятнадцать минут он дошел до хутора, повернул назад. Была ночь, фонарей здесь нет, если висела луна, то Назар шел быстрее. Если луны не было, значит примерно за то же время он добрался до хутора или... вернулся.
– В котором часу вы с Яуровым вышли из хаты? – полюбопытствовал Василий Евсеевич.
Кстати, время в протоколе не указывалось. Да и кого оно интересовало? Станичных милиционеров, которые в своем большинстве ничему не учились? Васька тоже не имел особых знаний, да что там – дураком слыл в юности, но хотя бы занимался самообразованием, много читал. Любя свою работу, допытывался у бывалых людей, каковы особенности следствия. Поэтому он решил установить точное время, чтоб не сомневаться в невиновности Яурова.
– Точно не могу сказать... – растерялся Бершак.
– А все ж вспомните. Вы засиделись допоздна, как написано в деле. Что значит – допоздна? Это было в двенадцать ночи, в час, в два? И вас ведь что-то заставило разойтись?
– Заставило? – переспросил Бершак, нахмурив лоб. – Ну, спор был бессмысленный. Костюшко с Мясищевым постоянно спорили до хрипоты, честно сказать, мне это надоело, я и решил пойти на Кубань. А Назар...
– В котором часу?
– Без двадцати... двенадцать. Да-да. Когда мы с Назаром выходили, Костюшко на часы посмотрел и сказал: «И то верно, пора. Без двадцати уж». А в половине первого все было уже кончено. Значит...
– Покажите место, где перепрыгивал ограждение убийца, – перебил его Василий Евсеевич.
У плетня он попросил показать, через какое окно стрелял убийца, в каком месте увидел его Бершак, где он получил пулю. Тот без охоты, но рассказывал и показывал, однако после осмотра места, смущенно поинтересовался:
– Простите, а что вас не устраивает?
– Понимаете, я знаю Яурова давно, – ответил Василий Евсеевич. Далее он не лукавил, а высказал свое мнение о Назаре, несмотря на то, что не питал к нему симпатии: – Он был храбрым и более честным, чем многие. Однажды во время Гражданской расстреливали белогвардейских женщин с детьми, и он выступил в их защиту. Разве мог такой, как Яуров, выстрелить из-за угла и в спину? Он выстрелил бы только так, как мы с вами сейчас стоим – лицом к лицу.
– И я говорил о том же, – с жаром произнес Бершак. – Меня не послушали, не захотели разобраться.
– Но револьвер Яурова оказался на месте преступления. И приметы вы описали его же...
– Откуда же я знал, что эти приметы совпадут! Да нет, не то говорю. Я и тогда милиции сказал, что узнал бы Назара, какая б ни была темнота.
– А было совсем темно? Или лунная ночь?
– Половина луны.
– Значит, лунная. Поехали. Только прежде заедем на хутор Яурова.
Он действовал на нее, как удар молнии: стоило Ваське появиться, у Кати перекрывался кислород, сердце останавливалось.
– Покажи, где Назар хранил револьвер, – попросил Васька.
Придя в себя от его неожиданного появления, ведь расстались только вчера, Катя отвела Василия в комнату, показала этажерку и пустую коробку.
– Кто к вам заходил? – спросил Васька, осматривая ничем не примечательную комнату.
– Я спрашивала мамашу, кто приходил, когда меня и Назара не было дома. Но те, кого она называла, не могли украсть, кроме Мили.
– Кто такая Миля?
– Бывшая невеста Назара. Она приносила ребенка лечить к мамаше и оставалась одна...
– А когда ты и Назар были дома, кто к вам заходил... скажем, часто?
– Ко мне Наташка, это подруга. К Назару многие...
Васька остановился напротив нее и близко, руки заложил за спину:
– Имена?
– Из партячейки все заходили... Потом тот же Костюшко, Мясищев, Бершак, часто решали они свои вопросы у нас дома. Еще друзья Назара Тишка и Микола.
– Ты помнишь точное время, когда Назар вернулся домой в ту ночь?
– Конечно. Перед его приходом я посмотрела на ходики, было без трех минут двенадцать. Вскоре и он пришел. (Катя чувствовала себя неуютно под его взглядом, хотелось спрятаться). Скажи, а есть надежда?
– Посмотрим, – не дал он гарантий.
– А что будет, если Назара признают виновным?
– Расстреляют.
Катя глухо вскрикнула, прикрыв ладошкой рот, а Ваське больше нечего было сказать, он вышел из хаты и пару минут наблюдал презабавную картину. На лавке у стены дома сидела древняя старушка и бегал малыш лет двух, обвязанный веревкой, второй конец которой находился в руках бабули. Когда мальчуган бежал от нее, она тянула за веревку, тот возвращался против воли, подняв крик. Старуха успокаивала малыша, он снова рвался от нее, но веревка не позволяла ему отойти далеко.
– Это мамаша Назара, – услышал он сзади голос Кати.
Не обернувшись, Васька двинул к машине, за ним и Катя.
– Назар не убивал.
– Это надо доказать, на слово мне никто не поверит, – сказал он, открывая дверцу. – До свидания, Катя.
Она смотрела вслед удаляющейся машине, за которой бежали с улюлюканьем ребятишки, и гадала, зачем Васька взялся за дело Назара. Не от доброты же душевной в самом деле. Вряд ли он простил ее за покалеченный глаз, не та это порода, так зачем? Не найдя ответа, Катя уселась рядом с мамашей на лавку, та сразу спросила:
– Хто це був?
– Из милиции. По поводу Назара.
– Який сурьезный чоловик, – уважительно сказала мамаша.
В некоторой степени она была права, – Васька уже был не Васька, а глыба. Катя чувствовала себя рядом с ним маленькой, захочет он – раздавит, при всем при том от него не веяло угрозой, как раньше.
В это время «серьезный человек», сидя рядом с водителем, слушал Бершака, который по его просьбе рассказывал о себе:
– Я в Гражданскую осознал прямое свое назначение, до этого мусора в голове было много. Дела великие начались, как тут стороной пройдешь? А сам я из Тулы. А вы, Василий Евсеевич, откуда?
– Из станицы Вознесенской.
– Так вы хорошо знаете этот край? Ах, что за земля... богатая. Лето вон сколько держится, у нас уж холода да дожди. Однако народец здесь упрямый, сам себе на уме. Я тоску имею по своим местам.
– Мясищев откуда родом был? – поинтересовался Василий Евсеевич.
– Под Полтавой его село. Знаете, хорошо, что уезжаю отсюда. Дело не в страхе, дескать, и меня могут добить. Мясищев был несколько лет моим другом, все опасности вместе переживали, краюху
