она в нем делала – лучше было не думать.
Ближе к вечеру стали сооружать «вертеп». Астманову так казалось, что нужно создать библейскую картину рождения Христа в яслях под Вифлеемом. И все для этой затеи нашлось в полчаса. Дело в том, что советские дети по всей стране собирали для афганских сверстников (по легенде, бедных и голодных) игрушки и присылали их с трогательными письмами в Кабул. Но тут была одна загвоздка: не играют дети, воспитанные в исламских традициях, с изображениями людей – куклами и не особо склонны к обниманию поросят, обезьянок, мишек, ослов, плюшевых тигров и т. д. Поэтому «все живое» скапливалось на складах, и, что с ним происходило далее, неведомо. Паровозики, корабли, посуда детская, кубики, конструкторы – другое дело! Игрушки были в распоряжении Арины, девочки-статуэтки, переводчицы с фарси, профессорской внучки из Ташкента. Тоже ведь захотелось испытать себя в Афганистане!
Арина просияла, узнав, что ее приглашают на Рождество, открыла комнату с подарками, и лейтенанты отобрали действующих лиц вертепа.
Младенца Иисуса предстояло изображать коричневато-розовому пупсу с голубыми глазами. Он доверчиво протягивал пухлые ручки навстречу. Шикарная кукла в украинском национальном наряде изобразит Богородицу. С Иосифом пришлось подумать. Но нашли бородатого гнома, обернули куском ткани на манер плаща. Волхвов изобразили революционный матрос, Буратино и милиционер. А вот животных – ослов, волов, овечек и птичек – хватало!
В длинном коридоре барака-модуля, у восточной стенки, сбили из досок пещерку, накрыли солдатским одеялом, набросали сухой травы, в кормушки насыпали горох, рис и, любуясь делами рук своих, расставили фигурки. У задней стенки вертепа уложили гирлянду елочных огней, и когда разноцветные лампочки начали мигать, кукольный театр преобразился. Разноцветные тени трепетали в полумраке пещеры. Казалось, что младенец шевелит пальчиками, бычок и ослик кивают, жуя сено, а сквознячок, тянущий по низу, теребил седую бороду Иосифа. Любящий во всем достоверность Астафьев, сказалась, видно, наследственность бабушки – скульптора-реалиста (она честно ваяла вождей и колхозниц), положил в вертеп у ног Иосифа молоток и долото. Орудия труда земного мужа Богородицы. Да ведь и Иисуса потом знали – как «плотника из Назарета». Обитатели барака тихо стонали, видя таинственные приготовления. Редакция опять что-то изобрела! Уже благоухал курдюк, и хлебный запах риса плыл по длинному обшарпанному коридору, в середине которого сказочно, сквозь дымку тюля, играл огоньками вертеп.
Лейтенанты заперлись в своей комнате, чтобы переодеться в волхвов и в нужный момент появиться с дарами и вифлеемской звездой. Астманов достал завернутую в чистое солдатское полотенце Библию. Это была вторая, личная Библия в его жизни. Он купил ее у дворца «Сторай» на книжном развале. Кабульский офеня, заломивший за книгу пятьсот афгани, подавая Астманову Библию в гигиеническом переплете, приложил ее к сердцу, губам и лбу, спросив: «Мушавер – человек Книги?» Так мусульмане называют иудеев и христиан – «люди Книги». А первую Библию, чудесное карманное издание в кожаной обложке, у Астманова отобрал советский капитан-пограничник еще летом 1982 года…
Полудохлого от гепатита, малярии и еще какой-то прелести рисовых болот Алексея выгрузили в аэропорту под Термезом, где перед отправкой в госпиталь нужно было пройти таможенный досмотр. И вот это сучье вымя-розовая-харя-зеленая-фуражка-набекрень, переворошив парашютную сумку, ткнуло карандашом в гимнастерку слева:
– Что это у вас?
– Библия.
– Нельзя, прошу сдать.
– Я, как же… Я ее из Союза ввозил. Ничего не сказали…
– Нельзя. Если бы вы были пожилой человек…
– Забирай. Умнее будешь.
– Я доложу вашему командованию…
И доложил ведь! А Библия та – подарок баптиста Толи Кранцевича, за которого во время присяги замполит роты лейтенант Астманов держал автомат и поставил подпись под текстом воинской клятвы. Клясться, по вере Толиной, было великим грехом, как и брать в руки оружие. Ну не под суд же идти парню? Потом Кранцевич стал сержантом, а через несколько лет пресвитером крупной общины.
Астманов знал, что искать в этот зимний вечер в Книге. Закладки были вложены в начале Евангелий от Матфея и от Луки. И вдруг накатила непонятная тревога. Он слышал, как гремят шаги в коридоре за тонкой фанерной стеной, треск автоматных коротких очередей на окраине городка, смех лейтенантов, изобретающих наряды волхвов из подручных средств. Но все эти звуки шли мимо….
В пространстве, как исполинский знак вопроса, будто зажглись слова: «Имеешь ли ты право читать людям эти строки из Библии? Ты грешник, пьянствуешь, лжешь за кусок хлеба, прелюбодействуешь…» Астманов заколебался. Но вдруг слова ответа нашлись самым чудесным образом. Он прошептал, глядя в темнеющее окно, где уже мерцали над черными горами крупные звезды: «Всякий грех простится человеку, кроме хулы на Духа Святого. А я, Господи, и в мыслях этого не имел…» Не жарко было в комнате, но пот со лба Астманов все же смахнул.
Начало праздника было возвещено звуками пионерского горна, из все тех же подарков афганским детям. Отведя тюль с вертепа и не глядя по сторонам, Астманов начал:
– От Матфея Святое Благовествование… Рождество Иисуса Христа было так: по обручении Матери его Марии с Иосифом, прежде, нежели сочетались они, оказалось, что Она имеет во чреве от Духа Святого… – Произнося слова, которые он знал наизусть: «…слава Всевышнему Богу, и на земле мир, и в человецех благоволение!» – Астманов оторвал глаза от текста и увидел, что вертеп окружен тройным кольцом обитателей барака. И они слушали! И прозвучал единственный вопрос, ну конечно, его задала Наташка:
– А это все правда было?
Подняв над головой Библию, Астманов отрезал:
– Здесь все – правда.
Под звон колокольчика появились волхвы. Белов держал посох (швабру разобрали!) с Вифлеемской звездой (фонарик, обернутый голубым лоскутом), Краинский, в папахе, нес афганские лепешки и банку с медом. А Мустафин, почему-то в детской буденовке и шортах из обрезанных военных брюк, прижимал к груди обувную коробку с «дарами»… А потом все было как обычно. Собрали стаканы по всему модулю и гуляли часов до двух ночи…
Лейтенанты уже спали, да и Астманов, наведя порядок (один из способов избавиться от хмеля), думал лечь, как в дверь постучали. Посыльный с порога выпалил:
– Товарищ майор, начальник отделения, Канчук, требует лейтенанта Белова, срочно.
Ах ты, зараза. Дождался, пока выпьют, расслабятся, а потом, значит, вызвать решил. Ну, надо тебе «оторваться», зови командира. Нет же, знает, за что укусить.
Белов, выпускник Военного института, прослужил в Афганистане около двух лет и был ударной силой Астманова. Свободно владел дари, пушту. Прекрасно знал обстановку. И светила ему замечательная военная карьера, ибо был он человеком военным до мозга костей. (И до последнего своего дня, до гибели в Косове, доктор исторических наук, полковник Белов был настоящим русским офицером. Кстати, на клад Утанбека, четыре года назад, Астманова в принципе навел отец Белова – преподаватель Института общественных наук в Кабуле.)
– Сергей. – Астманов, проклиная все на свете, растолкал разметавшегося во сне парня. – Слышишь, Канчук тебя хочет видеть. Иди. Но если что, сам пойду на разборку. Не спорь там.
Белов, бормоча на пушту изощренные ругательства, натянул спортивный костюм и вышел к посыльному. Астманов же, бессознательно, может быть, чтобы заглушить неясную тревогу (а ведь точно, на часах было около трех – час Быка), достал из сейфа «ПМ». Повертел, загнал обойму. Потом патрон в ствол. Положил на стол, где в щелях желтели зернышки риса от рождественского плова. Так прошло в тупом ожидании минут пятнадцать. Белов появился багровый от возмущения.
– Канчук хочет, чтобы мы подготовили комментарий по убийству Моджадедди.
– Да он ведь жив! Его не было в штабе во время взрыва!
– Да знает он все. Но хочет «черную» загнать через «Афган гак».
– С ума сошел? Разнесут в клочья.
Себгатулла Моджадедди – один из лидеров вооруженной оппозиции, авторитетнейшее лицо, по тому
