Только что Сталин отпустил Тимошенко и Жукова с подписанной им директивой о приведении войск в боевую готовность. Позвонил Тюленеву. Да, война на пороге. Директиву он подписал под воздействием сообщения немецкого фельдфебеля, перебежчика, который сообщил, что немецкие войска занимают исходные позиции для наступления, которое начнется рано утром 22 июня. О перебежчике сообщили из Киевского военного округа. Фельдфебель и он, Сталин! Это ужасно!
Сталин неоднократно возвращался к пространной докладной записке начальника разведуправления генштаба Голикова, доложенной ему почти день в день три месяца тому назад — 20 марта, которую он хранил в своем личном сейфе до середины мая, а потом вернул Голикову. В этой записке излагались варианты направлений ударов по нашей стране групп германских армий с указанием срока вторжения — ориентировочно 20 мая. Но вывод-то, вывод: слухи и документы, говорящие о неизбежности весной этого года войны против СССР, необходимо расценивать как дезинформацию, исходящую от английской, и даже может быть германской разведки. Опять слухи…
Начал Голиков за здравие, а кончил за упокой! Или наоборот. Чему здесь верить?
Интересно, подумал Сталин, сам Голиков верит своим источникам? Выходит, не верит, а я им должен верить, минуя Голикова? Эти источники, верно, еще со времен Берзина сохранились, и тот твердолобый латыш им верил. Он бы обошелся без этих дурацких выводов.
Кузнецов, главный наш военно-морской начальник, аналогичную записку прислал с такими же выводами — сведения ложные.
Кому верить?
Поскольку в указанные ими сроки военные действия не начались, Сталин вернулся к своей испытанной конструкции, которой верил сам: все это английские происки, им, английским правящим; кругам, выгодно столкнуть нас с Германией лбами, поэтому англичане и не стали подписывать с нами соглашение, которое в любом случае было бы направлено против немцев. Сталин был прав в определении, кому это выгодно, но он отстал в своей оценке определения и развития европейских противоречий. Его оценка относилась к 1939 году, а на дворе был сорок первый. Англия воевала с Германией, последняя не могла осилить пока соперницу, Гитлер решил быстренько разбить СССР, и Англия падет сама. В этом меняющемся ходе событий Сталин разобраться не сумел, хотя предупреждения о начале войны имел, но в реальность агрессии не верил. В этом была трагедия не столько его, сколько народа. Раз вождь решил, что войны не будет — ее не будет, значит, все предупреждения — в корзину для мусора под разными соусами, различными предлогами, но… как не отвечающие сталинской теории. И Голиков, и Кузнецов, надо полагать, старались своими выводами вписаться в эту концепцию вождя, по занимаемому ими положению они не могли настаивать на чем-то отличном от его выкладок. А наркому обороны Тимошенко и начальнику генштаба Жукову такие документы даже не показывали, не говоря уже об обсуждении таковых на уровне существовавшего при Сталине Политбюро. Получался замкнутый круг: объективную информацию некому было объективно воспринять, оценить и сделать объективные выводы.
«Чепуха какая-то, — подумал Сталин, — перебежчик-фельдфебель сыграл роль мышки — с ее помощью вытащили репку, которой в сказке, как известно, пытались овладеть более сильные особи. Если бы этот фельдфебель не появился, подписал бы я директиву или нет? Вряд ли. Но ведь были предупреждения от более авторитетных источников, чем этот перебежчик, не считая мартовского обобщающего сообщения Голикова и записки Кузнецова, датированной 6 мая, с их смазанными выводами».
Сталин отлично помнил первую ласточку об агрессивных действиях Гитлера. Еще бы не помнить, если Голиков доложил ему новости чрезвычайной важности в самый канун Нового года — 30 декабря 1940 года.
Сообщалось, что 18 декабря Гитлером утверждена директива № 21 Верховного главнокомандования о плане войны против СССР. На вопрос Сталина, откуда эти сведения, Голиков ответил, что информация поступила от группы антифашистов из Берлина. Сталин спросил, кто они такие? Голиков ответил, что немцы, германские антифашисты. Сталин поинтересовался, надежны ли они, можно ли им верить? Голиков ответил, что дать полную гарантию надежности этих источников он не может, ибо они сотрудничают с нами недавно.
Это было правдой. «Красная капелла» — такую кличку группе дало позже гестапо — тогда делала первые шаги в снабжении секретными сведениями советской разведки, и в Москве авторитет к ней тогда еще не пришел.
Руководители группы: офицер пятого отдела имперского министерства воздушных сообщений Харро Шульце-Бойзен, ученый-экономист Арвид Гарнак и их единомышленники вступили в контакт с советской разведкой инициативно, руководствуясь своими антифашистскими убеждениями. Они поставили на карту свои жизни и отдали их в декабре 1942 — январе 1943 года. Но все это было позже, и мы узнали о них только после войны.
А сейчас, в декабре 1940 года, Голиков тушевался перед вопросами Сталина и его авторитетом, как и другие, вхожие к вождю люди. Что он мог ответить? Поручиться за немцев он не мог: не было принято ручаться даже друг за друга, в том числе в его учреждении, где смерч репрессий 1937–1938 годов оставил после себя много пустых стульев, на которых сидели профессионалы, а возникавшие вакансии заполнялись строевыми командирами, в плане разведки — людьми с улицы.
1 марта 1941 года советский посол в Вашингтоне Уманский был приглашен к заместителю госсекретаря США Уэллесу, который по указанию президента Рузвельта проинформировал посла о той же, уже ставшей Сталину известной, директиве под номером 21, сведения о принятии которой Гитлером были получены также и по линии американской разведки. Со слов госсекретаря Хэлла, Уманский, выслушав Уэллеса, стал бледным и после некоторой паузы, придя в себя, поблагодарил за информацию, сказал, что не теряя времени сообщит обо всем своему правительству.
20 марта Уэллес подтвердил Уманскому сообщение от 1 марта и дополнил некоторые моменты.
Сталин, получив записи бесед Уманского с американцами, в отличие от посла не занервничал, не побледнел, был спокоен, руководителей Красной Армии с ними не знакомил, велел лишь Голикову перепроверить сведения от Уманского, что тот и сделал своей докладной от того же числа — 20 марта.
Сведения сошлись не только по существу, но и по времени, день в день, полюс получены были по линиям двух разведок в разных частях света: советской и американской, которые, надо полагать, пользовались различными источниками. Сталина все эти совпадения даже не всколыхнули, не заколебали в непогрешимости и безапелляционности его оценок. Единственное, что его удивило, так это получение информации о плане войны с СССР в декабре сорокового, через 12 дней после принятия такового. Не запущена ли эта дезинформация по указке англичан, подумал он. Он не мог себе представить, что в разгар борьбы с Англией, Гитлер готовится к войне на втором фронте. У Сталина это не укладывалось в голове, так как противоречило его классическим схемам, он не представлял себе степени авантюризма Гитлера и вздорности его военных решений. По его глубокому убеждению, Гитлер должен был покончить с Англией, а это не могло произойти в 1941 году, и затем уже готовиться к нападению на СССР, следовательно, война отодвигалась где-то на сорок второй, не раньше.
Как интригу со стороны Англии — рассорить Советский Союз и Германию — Сталин воспринял послание Черчилля, врученное ему 22 апреля 1941 года при посредничестве английского посла в Москве Криппса, которого не принял ни он сам, ни Молотов, хотя посол рвался на прием к ним с 5 апреля.
10 и 13 июня советский посол в Лондоне Майский был приглашен в МИД, где министр Иден и его постоянный заместитель Кадоган передали ему сведения, полученные от английской разведки о направлении соединений германских вооруженных сил на восток, к рубежам СССР.
Сообщения Майского постигла участь послания Черчилля — Сталин их не воспринял и, судя по датам, дальше, чем подготовить сообщение ТАСС от 14 июня, его распорядительская деятельность в эту решающую судьбу страны и людей неделю не пошла, и он буксовал в своих сомнениях.
В апреле-мае 1941 года предупреждений о готовящейся германской агрессии Сталину поступало предостаточно, хотя, когда речь идет об угрозе нападения, говорить о количественных показателях неуместно. Существенную информацию направлял советский военный атташе в Париже, а затем после разгрома Франции в Виши — Суслопаров, получивший ее от европейского резидента советской разведки Леопольда Треппера.
12 мая Зорге сообщил из Японии, что на советской границе сосредоточено 150 германских дивизий,
